Исаак Ландауэр - Параметры поиска

Нелепое, смешное, но в то же время какое-то непривычно милое это происшествие разом изменило отношение его к Андрею. Чудак, но добрый, а такая банальная избитая вещь как добро – искреннее, без подспудной цели, примеси самолюбования или тщеславия, как Николай хорошо знал, в современном мире встречается не чаще, чем рыдающая навзрыд икона или ещё какое божественное провидение. К тому же не такой он выходил и умалишённый, раз пару часов бессмысленного на вид труда превратили снисходительного приятеля в того, кто однажды мог сделаться его другом. «Вот и думай потом, в каком движении больше смысла», – Николай усмехнулся, глотнул чаю, обжёгся, выплюнул обратно и вдруг почувствовал, что хочет заплакать. Не от тоски или грусти, вообще не почему-либо, а так, совершить, на пример Андрея, некое бессмысленное самодостаточное действие и всё.

– Боюсь, сейчас разрыдаюсь, – как можно более извинительным тоном сообщил он.

– Уже нет. Раз сказал, то уже нет. Сразу надо было, теперь поздно.

– Ты, однако, проницательный. Может, зарабатывать этим начнёшь.

– Без меня желающих хватает. К тому же, здесь в округе есть уже один душеспаситель, так что, на мой взгляд, более, чем достаточно. Этой публики должно быть не более определённого количества на сто квадратных километров, иначе баланс между почитающими себя за больных и, наоборот, здоровых, рискует быть окончательно утерян. А коли все дружно решат, что они больны, выйдет порядочный бессодержательный переполох.

– Разве к мозгоправам ходят не за тем, чтобы убедиться в обратном?

– Не думаю. Кому, посуди, захочется теперь быть здоровым – исключительно на голову, конечно. Нормальный, значит, такой как все, лишённый индивидуальности, предсказуемый и приземлённый, бесцветный то есть. Вслушайся: «Вы абсолютно нормальный человек». Звучит как оскорбление, будто тебя обвинили в совершеннейшей никчёмности, и зацепиться у тебя не за что. «Вашими действиями движет логика и расчёт, Вы не склонны к спонтанным, непродуманным решениям, Ваши эмоции не имеют власти над разумом». Да никакая баба с таким не ляжет, я уж не говорю про что-нибудь более серьёзное.

Поднатужился, крякнул и выдохнул – то есть, наоборот, вдохнул: малость свежего воздуха, а заодно и свежей мысли.

Как, твою мать, на исповеди побывал. Стоило признать, что его визиты к Андрею отчасти преследовали ту же цель, что и недавнее увлечение официальной религией: знать, что в твоей жизни есть нечто, возвышающее тебя над рутиной, некая глупая, но всё же тайна, противоестественное влечение за гранью физических потребностей, а заодно и доступная индульгенция для изнывающей от гнёта инстинктов совести. Пришёл, очистился, победил: можно снова грешить. Иногда он собой даже гордился: вот, мол, какой я, помогаю обездоленному, впрочем, о какой именно помощи шла речь – гордость умалчивала, да и крыша над головой у Андрея явно наличествовала, но опускаться до мелочей давно уже было не в характере Николая. Ещё недавно внутри этой телесной оболочки сидел упорный боец, которого не могли сломить никакие жизненные неурядицы, тем более что их, в общем-то, и не наблюдалось, вдумчивый, пунктуальный, въедливый коммерсант, умевший вникнуть в суть проблемы быстрее любого съевшего хоть дюжину собак подчинённого, неплохой управленец и способный интриган, знавший, как легко войти в доверие к людям, ко всему прочему искренне любивший своё дело. Но годы праздности обтесали и отполировали его фигуру до блеска, он стал избегать конфронтаций, сторониться масштабных трудоёмких проектов и сконцентрировался на добывании материальных ценностей через посредство запроса управляющему, превратившись в русского дворянина времён Николая Первого, ещё не проматывающего, но уже потихоньку разоряющего некогда цветущее поместье. Безусловно, в данном случае вотчину он заработал сам, здесь справедливость была на его стороне, но три года упорного труда, включавшие почти что бедность, длившуюся шесть месяцев и закончившуюся докризисным водопадом из денежных знаков, вряд ли могли оправдать тридцать лет обеспеченной праздности, которые отмерил себе удачливый предприниматель. Он любил при случае вспоминать как «пахал без роздыху», со временем прибавив к этому «без выходных» и увеличив продолжительность изматывающего рабочего дня до четырнадцати часов, да так рьяно проповедовал на собственном примере несомненное благо трудовой деятельности, что вскоре и сам в это поверил. На деле же от любой, самой незначительной работы всеми средствами отлынивал, активно подключая вверенный офис к решению даже бытовых вопросов, в результате чего понятия не имел, что такое квартплата – курьер регулярно опорожнял почтовый ящик покинутой московской квартиры, как положить деньги на мобильный телефон, заплатить за интернет, подать документы на визу или купить авиабилет. Абсолютная, девственная чистота мозга взамен под крышку заполнялась развлечениями всех мастей, путешествиями и, куда же без них, женщинами. Пресловутый женский вопрос, имелась в виду лишь проблематика личных взаимоотношений с противоположным полом, вскоре занял лидирующую позицию в иерархии эмоций, страстей и переживаний. Ему, впрочем, претило называться бабником, да, может быть, он им и вправду не был – просто массу свободных минут, часов и лет требовалось на что-то расходовать или хотя бы куда-то девать, а равнодушие к наркотиками и весьма слабое пристрастие к алкоголю не оставляли иного выбора. Без сомнения, всегда имелся выход из ситуации куда более изощрённый, вроде альпинизма или дайвинга, но покорение чего-либо ради одного лишь чувства удовлетворения казалось ему чересчур обременительным и, главное, лишённым смысла. Удовольствие стало его богом, а наслаждение – религией, что, хотя и с некоторыми оговорками, но вполне укладывалось во многие философские доктрины древнего мира. Всё, чем болело человечество в новой эре, то есть череда бесноватых архаичных стремлений к переустройству мира, критически воспринималось им с позиции образованного материалиста: затянувшаяся блажь и не более. Он зубы-то еле чистил дважды в день, а пять раз делать намаз почитал чрезмерным вниманием к любой персоне, не исключая и Создателя, факт существования которого, к тому же, не неоспорим. По счастливой случайности Николай при всём этом багаже не страдал самовлюблённостью, хотя и почитал себя стоящим несколько выше остальных на эволюционной лестнице. Он любил скорее привычки, развившиеся у него за период многолетнего безделья, этот своеобразный налёт изысканной лени, свойственный всем умеющим жить состоятельным людям: размеренность, неприятие суеты, умение отвертеться от всякого лишнего движения. Подобно любому чрезмерно уверенному в себе коптителю неба, он полагал, что окружающие не замечают его потребительского отношения к миру, а сужающийся год от года круг знакомых и друзей относил на счёт преждевременного старения последних.