Исаак Ландауэр - Параметры поиска

– С высоты своего, не побоюсь сказать, опыта, хотел бы тебе кое-что прояснить или, если тебе так приятнее, поделиться мнением. Не против? – Андрей молча сделал отрицательное движение головой. – Вот и славно. Литература в качестве основы мировоззрения – вещь чересчур скользкая и потому ненадёжная. Не забывай, что нормальный человек с понятной мотивацией писать не станет, потому что это бессмысленно. Всякая эмоция уникальна хотя бы потому, что нельзя идеально повторить все обстоятельства, и, раз пережитая, она закономерно умирает. Её можно воспроизвести, по ходу приукрасив или наоборот, но это как лепить куличи из песочка, сидя на собственной могиле: добровольно подменять жизнь выдумкой. И это ещё куда ни шло, но вот когда ты слишком увлекаешься чтением, ты даже не в своем воображении живёшь, а в чужом. Всё, от Апулея до Канта, должно служить единственной цели – развлекательной. То есть и поразмышлять над сутью бытия ведь тоже занимательно, иногда полезно, но ты не должен принимать это на веру. Не полагаешь же ты аксиомой всё, что видишь по телеку? И здесь то же самое. Не подпускай слишком близко всех этих призраков, смотри на их произведения, будто они написаны твоими соседями, такими же, как и ты, обычными людьми. Как только текст перестает быть для тебя лишь точкой зрения – дело плохо.

– А что плохого в том, чтобы воспринять нечто извне?

– Именно то, что извне. Инородное тело, чужое, и если новое сердце продлит тебе жизнь, то мысль таким свойством явно не обладает.

– Так уж и никому нельзя верить? – улыбнулся Андрей.

– Совершенно верно.

– Ну и порядочный же ты кретин.

– И это тоже имеет место быть, – Николай не обижался, поскольку цель его была предупредить, но отнюдь не переубедить. – Рад видеть здоровый скептицизм. Вот, кстати, – он указал на томик Ибсена, – твои любимые вирши по поводу желаний плоти, которые нас всех обуяли. Человек всё равно живёт не ими, давай посчитаем: и самый помешанный сексофил будет тратить на любимое занятие не более десяти процентов времени, даже если предположить теоретически, что любые женщины и в любых количествах будут ему доступны. То же и с чревоугодием: два часа в день это по сути максимум, что можно потратить непосредственно на приём пищи, значит, понимание лежит всё-таки за гранью непосредственно материи. Среднестатистический мужчина всю жизнь борется не за то, чтобы совокупляться без устали, а за то, чтобы протянул руку – и вот оно, лучшее из наслаждений. То есть фактически мы боремся за иллюзию, эфемерное ощущение довольствия и через него покоя. Богатый распутник и монах-скитник ищут одного и того же, но только совершенно разными путями, и к чести первого стоит добавить, что у него шансов гораздо меньше. Обрати внимание, я основываюсь лишь на том, что ты говоришь, и получается, что вера в первую очередь возвышает над суетным грешным муравейником человечества, а разве не с той же целью карабкаются бесчисленные чиновники по крутым ступеням властной вертикали? Мы все ищем спокойствия в гармонии с окружающим миром и вся разница в средствах: подмять этот мир под себя или отрешиться от него. Один удовлетворяет страсти, другой отрешается от них, только вот цель у них общая. И если кто-то укажет пусть даже гораздо более сложный, но зато непременно быстрый путь к искомой точке, то за редким исключением все охотно им воспользуются.

– Однако попахивает буддизмом.

– Да хоть митраизмом. Культ собственного хера – та же религия, что и любая другая, а бить поклоны в ожидании божьей благодати – штука ещё и поприятнее иных фрикций. Получается с виду неразрешимая задача: как только человек поверил, что бог есть, он тут же эту самую веру потерял. А вот если он верит лишь в то, что верит, или как ты там объясняешь, то вроде бы все неплохо. Хотя и сложновата для понимания будет эта казуистика.

– Значит, никто кроме меня и не поймет. А для таких вот сомневающихся есть один окольный путь: доподлинно убедиться, что никакого бога нет и, тем не менее, поверить. Все эти иконы, храмы, чудеса и прочее только развращают душу, соблазняют её доказательством, земным воплощением божественного. Священник у нас давно уже стал психотерапевтом: выслушает покаяние, наложит епитимью и все дела, тот же фитнес: сожрал гамбургер, покаялся тренеру, погоняли тебя на тренажерах, и всё снова в порядке; выходишь из храма или зала с чувством выполненного долга и полного удовлетворения. Мнимая вера, о которой ты говоришь, действительно даёт спокойствие, то есть она лжива в самой своей основе, представляя из себя лишь заслуженную плату за смирение и идолопоклонство. Мятежный дух дан человеку свыше как единственное, что способно возвысить его над приматами, сомнение есть первый шаг к осмыслению сущего, и это только самое начало.

– Как-то уж больно трудно получается.

– Согласен, что совсем даже непросто, и могут потребоваться годы, а то и вся жизнь, но ведь никто не заставляет. Кто сказал, что не познавший истину непременно отправится в ад или какое-нибудь другое не слишком приятное место, это ведь все та же глубоко утилитарная пропаганда. Не нужно путать веру и религию, бога и церковь. Одно существует лишь на территории сознания и именно этим ценно, другое стремится придать знакомые, привычные формы тому, что невозможно осмыслить в принципе. Это ведь лежит на поверхности; возьмём концепцию, к примеру, нашего православия: если предположить, что бог есть, то какой дурак пойдёт общаться с ним через посредство измалёванных деревяшек и таких же, как он сам, грешников, ведь будь ты хоть трижды поп, само человеческое рождение порочно. Запросто ведь можно обратиться к нему напрямую. Ранее христианство не на одном константинопольском соборе с этим боролось, но победила как всегда простая бытовая составляющая, ибо необразованному землепашцу так понятнее, на фига ему эти премудрости. Не зря ведь ислам, возникший отчасти как антагонизм набиравшей силу византийской экспансии, прежде всего запретил изображения даже пророка, а ведь, казалось бы, тот был рождён обычным человеком. Есть и другие примеры: иудей молится на пустоту и не может даже произнести вслух имя своего бога, а синагога есть любое помещение, где о нём говорят, но далеко не храм в обычном понимании этого слова. Ничего принципиально нового.

– Предположим, но в таком случае лично ты и лично мне для чего тогда нужен?

– Ни для чего. Всякая община вредна уже потому, что подавляет собственное мнение в угоду позиции большинства. Я допускаю компромисс, что время от времени общаясь и, значит, обмениваясь мнениями, нам очевидно проще будет прийти к пониманию того или иного, но авторитетов никаких быть не должно. Иисус, а его первичное, не извращённое миллионами алчных служителей культа учение я принимаю, чаще всего прибегал к форме притчи именно для того, чтобы доказать свою точку зрения, и вполне вероятно, что далеко не всегда ему это удавалось, а правым оказывался оппонент, но только ведь апостолам нужен был непогрешимый идол, а не учитель, охотно дающий ученикам право высказывать иную точку зрения. Отсюда и Евангелие, где Христос говорит, а все вокруг с открытым ртом слушают.