Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Въ нашемъ губернскомъ город ѣжилъ купецъ Подемщиковъ; онъ всегда велъ д ѣла съ отцемъ, и отецъ любилъ его за честность и аккуратность, охоту же онъ не любилъ и отзывался объ охотникахъ презрительно.

Уговорилъ его разъ отецъ ѣхать на охоту. Онъ взл ѣзъ въ своемъ длиннополомъ купеческомъ кафтан ѣна охотничью лошадь и все поле ѣздилъ съ нами. Поле было неудачное, и презрительная улыбка не сходила съ его лица. Пришлось, наконецъ, подл ѣсамого его травить б ѣляка. Я сл ѣдилъ за нимъ во время травли, желая знать, какое на него произведетъ впечатл ѣніе.

Онъ скакалъ, какъ сумашедшій, и издавалъ изр ѣдка пронзительные звуки; но когда собаки окружили зайца и, выражаясь по-охотничьи, стали кидать съ угонки на угонку , восторгъ его дошелъ до посл ѣднихъ пред ѣловъ: онъ, продолжая скакать и повалившись на луку, помиралъ со см ѣху.

Травля какъ нарочно была славная. Окруженный со вс ѣхъ сторонъ, б ѣлякъ сделалъ salto-mortale, и одна собака поймала его на воздух ѣ.

Несмотря на то, что со вс ѣхъ сторонъ ему кричали: «собакъ не раздавите, собакъ не раздавите», онъ подскакалъ къ самому тому м ѣсту, гд ѣпоймали зайца, не въ силахъ бол ѣе держаться на с ѣдл ѣ, отъ см ѣху свалился прямо въ кучу собакъ и продолжалъ, лежа на земл ѣ, неистово, но уже беззвучно см ѣяться. Насилу, насилу его успокоили. Объ чемъ онъ см ѣялся? Неизв ѣстно.

Какъ теперь вижу я, какъ онъ, въ своемъ кабинет ѣ, съ ногами заберется на кожаный диванъ, поставитъ подл ѣсебя какъ-нибудь бокомъ столикъ, на которомъ стоятъ стаканъ чаю, графинчикъ съ ромомъ, серебряная пепельница, лежатъ шотландская сигарочница, платокъ, и, прислонившись на шитую подушку, которую подкинетъ подъ спину, сидитъ и читаетъ. Поза его и вс ѣэти предметы такъ изящно расположены, что челов ѣку, который не им ѣетъ этого дара — во всемъ быть изящнымъ — нужно бы было много времени и хлопотъ, чтобы сд ѣлать то же самое. Я зам ѣчалъ, что онъ за столомъ иногда передвигалъ стоявшія в ѣщи, какъ казалось, безъ всякой нужды, и совершенно безсознательно толконетъ солонку подальше, графинъ подвинетъ ближе, св ѣчку вправо, и точно выдетъ какъ-то лучше. Онъ им ѣлъ привычку носить въ комнат ѣфуражки и иногда накидывать верхнее платье, не над ѣвая въ рукава — все это очень шло къ нему. Онъ говорилъ плавно: не останавливаясь и не поправляясь — см ѣялся очень р ѣдко; но часто улыбался, и улыбка у него была весьма пріятная. По-Французски говорилъ б ѣгло и просто, но никогда не говорилъ только на одномъ язык ѣ, a перем ѣшивалъ Русскій съ Французскимъ. Несмотря на этотъ недостатокъ, разсказы его всегда были сильны, и р ѣчь пріятна. Въ разговор ѣонъ употреблялъ иногда довольно грубые слова и жесты. Онъ иногда ударялъ кулакомъ по столу и употреблялъ слова въ род ѣ [113] Зачеркнуто: «постр ѣ лъ». «ерыга», «хватилъ» [?], «г......», но эти грубости выходили у него какъ-то мило и придавали еще больше увлекательности его разговору. Онъ не употреблялъ ни пышныхъ фразъ, ни новыхъ необщеупотребительныхъ словъ — р ѣчь его всегда им ѣла одинаковый характеръ. Онъ часто въ своихъ разсказахъ не только отклонялся отъ истины, но выдавалъ за правду вещи, которыхъ никогда не было. Д ѣлалъ онъ это только для краснаго словца, но не изъ выгоды. Онъ выдумывалъ и прибавлялъ, но не лгалъ.

Большой, статный ростъ, странная, маленькими шажками походка, привычка подергивать плечомъ, маленькіе, всегда улыбающіеся глазки, большой орлиной носъ, неправильныя губы, которыя какъ-то неловко, но пріятно складывались; большая, почти во всю голову, лысина и недостатокъ въ произношеніи, пришепетываніе, — вотъ наружность моего отца съ т ѣхъ поръ, какъ я его запомню, — наружность, съ которой онъ ум ѣлъ вс ѣмъ нравиться, прослыть и д ѣйствительно быть челов ѣкомъ à bonnes fortunes. [114] [удачливым.] Что онъ нравился женщинамъ, это я понимаю, потому что знаю, какъ онъ былъ предпріимчивъ и сладострастенъ, но какой у него былъ корешокъ, чтобы нравиться людямъ вс ѣхъ возрастовъ, сословий и характеровъ: старикамъ, молодымъ, знатнымъ, простымъ, св ѣтскимъ, ученымъ и въ особенности т ѣмъ, которымъ онъ хот ѣлъ нравиться?

Онъ ум ѣлъ взять верхъ въ отношеніяхъ со всякимъ. Не бывши никогда челов ѣкомъ очень большого св ѣта, онъ всегда водился съ людьми этаго круга и такъ, что былъ уважаемъ. Онъ зналъ ту крайнюю м ѣру самонад ѣянности и гордости, которая возвышала его въ мн ѣніи св ѣта, не оскорбляя никого. Онъ былъ въ иныхъ случаяхъ оригиналенъ, но не до крайности, а употреблялъ оригинальность какъ средство, зам ѣняющее для него иногда св ѣтскость или богатство. Ничто на св ѣт ѣне могло возбудить въ немъ чувства удивленія: въ какомъ бы онъ ни былъ блестящемъ положеніи, казалось, онъ для него былъ рожденъ. Онъ ум ѣлъ показывать одну блестящую сторону своей жизни, и такъ хорошо ум ѣлъ скрывать ту мелочную, наполненную досадами и огорченіями сторону жизни, которой подлежитъ всякій смертный, что нельзя было не завидовать ему. Онъ былъ знатокъ вс ѣхъ вещей, доставляющихъ удобства и наслажденія, и ум ѣлъ пользоваться ими.

Хотя онъ никогда ничего не говорилъ противъ религіи и всегда наружно былъ набоженъ, но я до сихъ поръ сомн ѣваюсь въ томъ, в ѣрилъ ли онъ во что-нибудь или н ѣтъ? Его правила и взглядъ на в ѣщи всегда были такъ гибки, что р ѣшить этотъ вопросъ очень трудно, и мн ѣкажется, что онъ былъ набоженъ только для другихъ.

Моральныхъ же уб ѣжденій, что́, независимо отъ закона религіи, хорошо или дурно, и подавно у него не было; его жизнь была такъ полна увлеченіями всякаго рода, что онъ не усп ѣлъ, да и не находилъ нужнымъ подумать объ этомъ и составить себ ѣкакія-нибудь правила. Къ старости у него однако составились постоянныя правила и взглядъ на вещи, но не на основаніи моральномъ или религіозномъ, а на основаніи практическомъ, т. е. т ѣпоступки и образъ жизни, которые доставляли ему счастіе или удовольствіе, онъ считалъ хорошими и находилъ, что такъ всегда и вс ѣмъ поступать должно. Говорилъ онъ очень увлекательно, и эта способность, мн ѣкажется, способствовала гибкости его правилъ; онъ въ состояніи былъ тотъ же поступокъ разсказать какъ самую невинную шалость и какъ низкую подлость, а онъ всегда говорилъ съ уб ѣжденіемъ.

Какъ отецъ, онъ былъ снисходителенъ, любилъ блеснуть своими д ѣтьми и н ѣженъ, но только при другихъ, не потому, чтобы онъ притворялся, но зрители возбуждали его — ему нужна была публика, чтобы сд ѣлать что-нибудь хорошее.

Онъ былъ челов ѣкъ съ пылкими страстями; преобладающія страсти были игра и женщины. Во всю свою жизнь онъ выигралъ около двухъ милліоновъ, и вс ѣпрожилъ. Игралъ ли онъ чисто или н ѣтъ? не знаю; знаю только то, что у него была одна исторія за карты, за которую онъ былъ сосланъ, но вм ѣст ѣсъ т ѣмъ онъ им ѣлъ репутацію хорошаго игрока и съ нимъ любили играть. Какъ онъ ум ѣлъ объигрывать людей до посл ѣдней копейки и оставаться ихъ пріятелемъ, я р ѣшительно не понимаю, — онъ какъ будто д ѣлалъ одолженіе т ѣмъ, которыхъ обиралъ.