Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

— Ну, а какъ теперь насчетъ взятокъ и кляузъ, — спросилъ я, — вывелось ли это?

Пом ѣщикъ не отв ѣчалъ мн ѣпрямо, а продолжалъ хвалить новый порядокъ вещей, политичность и образованіе пом ѣщиковъ, притомъ зам ѣтилъ, что другой Становой больше тысячи рублей въ годъ проживаетъ и такихъ лошадей, такой столъ и квартиру им ѣетъ, что другому степному пом ѣщику укажетъ, какъ жить.

Прі ѣхавши домой, maman вел ѣла подать св ѣчи, поставила ноты и с ѣла за рояль. Володя, Любочка и Катенька поб ѣжали въ залу играть, я же съ ногами забрался въ вольтеровское кресло, которое стояло въ гостиной, и расположился слушать. Катенька пришла звать меня въ залу, но я былъ золъ на нее и попросилъ оставить меня въ поко ѣ.

[116] [Арпеджо — звуки аккорда, следующие один за другим.] я знаю уже, чего нужно ожидать. Барышня эта, несмотря на перем ѣну гармоніи, не будетъ снимать ноги съ педали; вс ѣаккорды, которые ей понравются, будетъ брать arpeggio [117] [Арпеджо — звуки аккорда, следующие один за другим.] тамъ, гд ѣэтого не нужно. Andante [118] [Спокойно] будетъ играть, задерживая тактъ, и прибавлять свои фіоритуры и вообще изковеркаетъ мысль композитора. Притомъ во время игры она будетъ кривляться, что тоже ни къ чему не ведетъ. У ѣздная барышня, т. е. низшаго разряда, будетъ подкатывать зрачки подъ лобъ, губернская будетъ закидывать голову, а столичная будетъ руки подымать слишкомъ высоко и губы складывать неестественно. И это называется «играть съ чувствомъ», тогда какъ на форте-піано собственно съ чувствомъ играть нельзя. Можно играть правильно, щеголевато, но съ чувствомъ можно только играть на такомъ инструмент ѣ, продолжительность, движеніе и сила звука котораго зависитъ отъ воли исполнителя>.

Въ это время maman встала с кругленькаго табурета, взяла другую тетрадь нотъ, поставила ее на пюпитръ, пододвинула св ѣчи и опять ус ѣлась. По медленности, отчетливости ея движенiй и по серьезному выраженію лица видно было, что она какъ будто приготавливается къ чему-то важному. Я опять задремалъ, прижавъ голову въ уголъ кресла. Запахъ пыли, которую я поднялъ поворачиваясь, щекотилъ мн ѣвъ ноздряхъ, а давно знакомые мн ѣзвуки пьесы, которую заиграла maman, производили на меня чрезвычайно пріятное впечатл ѣніе. Она играла патетическую Сонату Бетховена.

Изъ 10 челов ѣкъ, у которыхъ вы спросите: «какую музыку вы любите?» 9 непрем ѣнно вамъ отв ѣтятъ, что они любятъ серьезную музыку, особенно Бетховена, <���которого они понимаютъ (слово: понимать музыку для меня им ѣетъ весьма темное значеніе — откровенно говоря, — никакого значенія. Я понимаю, что одно музыкальное сочиненіе можетъ нравиться больше другого; можно сочувствовать одному больше другого, но понимать можно только мысль).> Из этихъ 9-и челов ѣкъ 8 говорятъ это не потому, что музыка Бетховена имъ нравится, а потому, что они думаютъ блеснуть своимъ музыкальнымъ вкусомъ, выразивъ такое мн ѣніе. — Почти во вс ѣхъ романахъ или пов ѣстяхъ, особенно французскихъ, въ которыхъ музыка на сцен ѣ, непрем ѣнно на сцен ѣи Бетховенъ, опять только по той причин ѣ, что, такъ какъ съ недавняго времени большинство обратилось къ старинной музык ѣ, имя это первое попадается подъ перо романиста. Никакой бы разницы не было, ежели бы онъ, вм ѣсто Бетховена, написалъ Доницети, <���Гунгля>, Бюргмюлера или др. Все это я сказалъ вамъ для того, чтобы вы не подумали, что, вспоминая о матушк ѣза фортепіано, я наудачу сказалъ, что она играла Патетическую сонату. Н ѣтъ, она именно играла ее, и я хочу, чтобы вы вспомнили эту сонату, ежели слыхали ее. Для этого я опишу вамъ впечатл ѣніе, которое она производила на меня.

(Въ одномъ Французскомъ роман ѣ, авторъ (имя котораго очень изв ѣстно), описывая впечатл ѣніе, которое производитъ на него одна соната Бетховена, говоритъ, что онъ видитъ ангеловъ съ лазурными крыльями, дворцы съ золотыми колоннами, мраморные фонтаны, блескъ и св ѣтъ, однимъ словомъ, напрягаетъ вс ѣсилы своего французскаго воображенія, чтобы нарисовать фантастическую картину чего-то прекраснаго. Не знаю, какъ другіе, но, читая это очень длинное описаніе этого Француза, я представлялъ себ ѣтолько усилія, которыя онъ употреблялъ, чтобы вообразить и описать вс ѣэти прелести. Мн ѣне только это описаніе не напомнило той сонаты, про которую онъ говорилъ, но даже ангеловъ и дворцовъ я никакъ не могъ себе представить. Это очень естественно, потому что никогда я не видалъ ни ангеловъ съ лазурными крыльями, ни дворцовъ съ золотыми колоннами. Ежели бы даже, что очень трудно предположить, я бы вид ѣлъ все это, картина эта не возбудила бы во мн ѣвоспоминанія о сонат ѣ. Такого рода описаній очень много вообще, и во Французской литератур ѣвъ особенности. [119] Зачеркнуто: Я вспомнилъ это описаніе, — оно находится въ роман ѣ Бальзака «César Birotteau»; но сколько такихъ описаній во Французской литератур ѣ , то знаютъ т ѣ , которые съ ней знакомы.

У Французовъ есть странная наклонность передавать свои впечатл ѣнія картинами. Чтобы описать прекрасное лицо — «оно было похожо на такую-то статую», или природу — «она напоминала такую-то картину», — группу — «она напоминала сцену из балета или оперы». Даже чувства они стараются передать картиной. Прекрасное лицо, природа, живая группа всегда лучше вс ѣхъ возможныхъ статуй, панорамъ, картинъ и декорацій.

Вм ѣсто того, чтобы напомнить читателю, настроить воображеніе такъ, чтобы я понялъ идеалъ прекраснаго, они показываютъ ему попытки подражаній. [120] Зачеркнуто: Странно, что народъ столь образованный, столица котораго называется la capitale du monde или la capitale des idées [столица мира или столица идей], впалъ въ такое заблужденіе.

Что еще странн ѣе, это то, что для того, чтобы описать что-нибудь прекрасное, средствомъ самымъ употребительнымъ служитъ сравненіе описываемаго предмета съ драгоц ѣнными вещами. Великій Ламартинъ, возвышенная душа котораго стала изв ѣстна всему св ѣту, со времени изданія Confidences [121] [Признания.] (этимъ изданіемъ великій геній a fait d’une pierre deux coups [122] [одним ударом убил двухъ зайцев] — всему св ѣту открылъ сокровенн ѣйшія тайны своей великой души и пріобр ѣлъ им ѣньице, которое такъ хотелось ему купить), великій Ламартинъ, описывая свои впечатл ѣнія на лодк ѣпосреди моря, когда одна доска отделяла его отъ смерти, говоритъ, чтобы описать, какъ хороши были капли, падавшія съ веселъ въ море — comme des perles tombants dans un bassin d’argent. [123] [как жемчуг, падающий в серебряный таз.] Прочтя эту фразу, воображеніе мое сейчасъ же перенеслось въ д ѣвичью, и я представилъ себе горничную съ засученными рукавами, которая надъ серебрянымъ умывальникомъ моетъ жемчужное ожерелье своей госпожи и нечаянно уронила несколько жемчуженокъ — des perles tombants dans un bassin d’argent, a о мор ѣи о той картин ѣ, которую съ помощью поэта воображеніе рисовало мн ѣза минуту, я уже забылъ. Ежели Ламартинъ, геніальный Ламартинъ, сказалъ мн ѣ, какого цв ѣта были эти капли, какъ он ѣпадали и стекали по мокрому дереву весла, какіе маленькіе кружки производили он ѣ, падая въ воду, воображеніе мое осталось бы в ѣрно ему, но намекъ на серебряный тазъ заставилъ умъ [?] упорхнуть далеко. Сравненiе одно изъ естественн ѣйшихъ и д ѣйствительн ѣйшихъ средств для описанiя, но необходимо, чтобы оно было очень в ѣрно и ум ѣстно, иначе оно д ѣйствуетъ совершенно притивуположно. — «La lune sur un clocher comme un point sur un «i» [124] [Луна над колокольней, как точка над і] — обращикъ неум ѣстности сравненія, хотя принадлежитъ тому же великому Ламартину.