Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Maman сд ѣлала легко и б ѣгло об ѣими руками гамму; потомъ пододвинула ближе табуретъ и начала исполнять граціозный и игривый второй концертъ Фильда — своего учителя.

Она играла славно: не стучала по клавишамъ, какъ ученики и ученицы новой школы, не держала педаль при перем ѣн ѣгармоніи, не д ѣлала arpeggio и не задерживала такта тамъ, гд ѣне нужно, такъ, какъ это д ѣлаютъ многіе, полагая этимъ дать выразительность своей игр ѣ, не прибавляла своих фіоритуръ. Вообще играла и сид ѣла за роялемъ просто, безъ афектаціи. Можетъ быть, отъ этого-то игра ея мн ѣособенно нравилась.

Противъ меня была дверь въ кабинетъ, и я вид ѣлъ, какъ туда взошли Яковъ и какіе-то люди съ бородами, въ кафтанахъ; дверь тотчасъ же затворилась за ними.

«Ну, начались занятія!», подумалъ я. Мн ѣказалось, что важн ѣе т ѣхъ д ѣлъ, которыя д ѣлались въ кабинет ѣ, ничего въ мір ѣбыть не могло; въ этой мысли подтверждало меня еще то, что къ дверямъ кабинета вс ѣподходили на ципочкахъ и перешептываясь; оттуда же слышны были громкіе голоса и пахло сигарой, запахъ которой всегда, не знаю почему, внушалъ мн ѣуваженіе.

Я было задремалъ подъ простодушно-милые звуки второго Фильдаго концерта, какъ вдругъ услыхалъ очень знакомый мн ѣскрипъ сапоговъ въ офиціянтской и открылъ глаза. Карлъ Ивановичь, хотя съ лицомъ, выражавшимъ р ѣшимость, но тоже на ципочкахъ, съ какими-то записками въ рук ѣ, подошелъ къ двери и слегка постучалъ въ нее. Его впустили и дверь опять захлопнулась.

«Как бы не случилось какого-нибудь несчастія, — подумалъ я. — Карлъ Ивановичь разсержёнъ, а онъ на все готовъ въ такiя минуты».

Въ это время maman кончила концертъ Фильда, встала съ кругленькаго табурета, взяла другую тетрадь нотъ, развернула ее на пюпитр ѣ, пододвинула ближе св ѣчи и, оправивъ платье, опять с ѣла противъ рояля. По вниманію, съ которымъ она все это д ѣлала, и задумчиво-строгому выраженію лица, казалось, она готовилась къ чему-то очень серьезному.

«Что-то будетъ?» подумалъ я и опять закрылъ глаза, прижавъ голову въ уголъ кресла. Запахъ пыли, которую я поднялъ поворачиваясь, щекотилъ мн ѣвъ ноздряхъ, а давно знакомые звуки пьесы, которую заиграла maman, производили во мн ѣвпечатл ѣніе сладкое и вм ѣст ѣсъ т ѣмъ тревожное. Она играла Патетическую Сонату Бетховена. Хотя я такъ хорошо помнилъ всю эту Сонату, что въ ней не было для меня ничего новаго, я не могъ заснуть отъ безпокойства. Что, ежели вдругъ будетъ не то, что я ожидаю? Сдержанный, величавый, но безпокойный мотивъ интродукціи, который какъ будто боится высказаться, заставлялъ меня притаивать дыханіе. Ч ѣмъ прекрасн ѣе, сложн ѣе музыкальная фраза, т ѣмъ сильн ѣе д ѣлается чувство страха, чтобы что-нибудь не нарушило этой красоты, и т ѣмъ сильн ѣе чувство радости, когда фраза разр ѣшается гармонически.

Я успокоился только тогда, когда мотивъ интродукціи высказалъ все и шумно разр ѣшился въ allegro . Начало allegro слишкомъ обыкновенно, поэтому я его не любилъ; слушая его, отдыхаешь отъ сильныхъ ощущеній первой страницы. Но что можетъ быть лучше того м ѣста, когда начинаются вопросы и отв ѣты! Сначала разговоръ тихъ и н ѣженъ, но вдругъ въ басу кто-то говоритъ такія дв ѣстрогія, но исполненныя страсти фразы, на которыя, кажется, ничего нельзя отв ѣтить. Однако н ѣтъ, ему отв ѣчаютъ и отв ѣчаютъ еще и еще, еще лучше, еще сильн ѣе до т ѣхъ поръ, пока наконецъ все сливается въ какой-то неясный, тревожный ропотъ. Это м ѣсто всегда удивляло меня, и чувство удивленія было такъ же сильно, какъ будто я слышалъ его въ первый разъ. Потомъ въ шуму allegro вдругъ слышенъ отголосокъ интродукціи, потомъ разговоръ повторяется еще разъ, еще отголосокъ, и вдругъ въ ту минуту, когда душа такъ взволнована этими безпрестанными тревогами, что проситъ отдыха, все кончается, и кончается такъ неожиданно и прекрасно...

Во время Andante я задремалъ; на душ ѣбыло спокойно, радостно, хот ѣлось улыбаться и снилось что-то легкое, б ѣлое, прозрачное. Но Rondo въ ut mineur [131] Написано: ut bemol mineur. разбудилъ меня. О чемъ онъ? Куда онъ просится? Чего ему хочется? И хот ѣлось бы, чтобы скор ѣе, скор ѣе, скор ѣе и все кончилось; но когда онъ пересталъ плакать и проситься, мн ѣхот ѣлось еще послушать страстныя выраженія его страданій.

Музыка не д ѣйствуетъ ни на умъ, ни на воображеніе. Въ то время, какъ я слушаю музыку, я ни объ чемъ не думаю и ничего не воображаю, но какое-то странное сладостное чувство до такой степени наполняетъ мою душу, что я теряю сознаніе своего существованія, и это чувство — воспоминаніе. Но воспоминаніе чего? Хотя ощущеніе сильно, воспоминаніе неясно. Кажется какъ будто вспоминаешь то, чего никогда не было.

Основаніе того чувства, которое возбуждаетъ въ насъ всякое искуство, не есть ли воспоминаніе? Наслажденіе, которое намъ доставляетъ живопись и ваяніе, не происходитъ ли изъ воспоминанія образовъ? Чувство музыки не происходитъ ли изъ воспоминанія о чувствахъ и переходахъ отъ однаго чувства къ другому? Чувство поэзіи не есть ли воспоминаніе о образахъ, чувствахъ и мысляхъ?

<���Музыка еще у древнихъ Грековъ была подражательная, и Платонъ въ своей «Республик ѣ» полагалъ непрем ѣннымъ условіемъ, чтобы она выражала благородныя чувства. Каждая музыкальная фраза выражаетъ какое-нибудь чувство — гордость, радость, печаль, отчаяніе и т. д., или одно изъ безконечныхъ сочетаній этихъ чувствъ между собою. Музыкальныя сочиненія, не выражающія никакого чувства, составленныя съ ц ѣлью или выказать ученость, или пріобр ѣсть деньги, однимъ словомъ, въ музык ѣ, какъ и во всемъ, есть уроды, по которымъ судить нельзя. <(Къ числу этихъ уродовъ принадлежатъ н ѣкоторыя попытки музыкой выразить образы и картины.)> Ежели допустить, что музыка есть воспоминаніе о чувствахъ, то понятно будетъ, почему она различно д ѣйствуетъ на людей. Ч ѣмъ чище и счастлив ѣе было прошедшее челов ѣка, т ѣмъ бол ѣе онъ любитъ свои воспоминанія и т ѣмъ сильн ѣе чувствуетъ музыку; напротивъ, ч ѣмъ тяжеле воспоминанія для челов ѣка, т ѣмъ мен ѣе онъ ей сочувствуетъ, и отъ этаго есть люди, которые не могутъ переносить музыку. Понятно будетъ тоже, почему одно нравится одному, а другое другому. Для того, кто испыталъ чувство, выраженное музыкой, оно есть воспоминаніе, и онъ находитъ наслажденіе въ немъ, для другого-же оно не им ѣетъ никакого значенія.>

Maman перестала играть. Я проснулся, высунулъ голову изъ за ручки креселъ и увидалъ, что она сидитъ на томъ-же м ѣст ѣ, но не играетъ, а прислушивается. Изъ залы слышны были рыданія.

— Ахъ, Боже мой, — сказала maman, — непрем ѣнно кто-нибудь изъ д ѣтей ушибся, — встала съ табурета и почти б ѣгомъ пустилась въ залу.