Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

С ѣкли ли насъ или н ѣтъ? Вотъ вопросъ, который я себ ѣсд ѣлалъ и, вспоминая прошедшее, старался р ѣшить.

Помню я, какъ разъ, въ самое вербное воскресеніе, у насъ въ деревн ѣслужили всенощную. Посл ѣвсенощной и ужина, мы пришли въ спальню; и по какому-то случаю очень развеселились. Я вспрыгнулъ на кровать къ Волод ѣ, перерылъ постель — даже доска одна провалилась подъ нами — мы щекотали, теребили другъ друга, визжали, помирали со см ѣху — однимъ словомъ, находились во всемъ разгар ѣд ѣтской безсознательной шумной веселости. Вдругъ въ комнату взошелъ Карлъ Иванычъ. По лицу его зам ѣтно было, что онъ не въ дух ѣ. Въ рук ѣонъ несъ только-что распустившуюся и освященную вербу съ т ѣмъ, чтобы поставить ее за икону, которая находилась въ нашей спальн ѣ. «Was ist das?» [135] [Что это такое?] крикнулъ онъ грозно и кинулъ на насъ такой взглядъ, что мы замерли, и съ самымъ ужаснымъ выраженіемъ потрёсъ вербою. Должно быть дурное настроеніе духа, присутствіе въ его рук ѣдвухъ гибкихъ и в ѣтвистыхъ в ѣтокъ вербы и мое полуобнаженное т ѣло внушило ему ужасную мысль. Онъ вытащилъ меня за руку съ Володиной пост ѣли, схватилъ меня за голову и... Н ѣсколько только-что распустившихся шишечекъ свалилось съ освященной вербы. Я не думалъ ни о боли, ни о стыд ѣ— одна мысль поглощала все мое вниманіе: такъ стало быть меня выс ѣкли? — выс ѣкли по-настоящему.

Maman находила, что побои — наказаніе унизительное; я часто слыхалъ, что она отзывалась о с ѣченіи съ ужасомъ и отвращеніемъ, и Карлу Иванычу строго было приказано не бить насъ.

Удивительно, что добрый Карлъ Иванычъ, пунктуально исполняющій вс ѣприказанія, не могъ воздержаться. Не разъ случалось, что онъ билъ насъ линейкой, давалъ щелчекъ въ лобъ своимъ огромнымъ ногтемъ, разъ даже ударилъ меня своими помочами. Я не обращалъ вниманія на эти случаи, но верба... Стало быть напрасно я горжусь, что меня не с ѣкли. Однако н ѣтъ — с ѣчь должно быть значитъ совс ѣмъ другое — в ѣрно мальчика кладутъ на скамейку, держатъ, онъ кричитъ, и его с ѣкутъ двое — вотъ это ужасно. — А верба что? Это такъ Карлъ Иванычъ разгорячился; я помню, онъ самъ говорилъ, что жалко, что мы не были с ѣчены. Стало быть насъ не с ѣкли.

Часто со мною случалось и впосл ѣдствіи, что я, составляя себ ѣвпередъ понятіе о какомъ-нибудь впечатл ѣніи и потомъ испытывая его, никакъ не могъ согласовать одно съ другимъ и не в ѣрилъ, что я д ѣйствительно испыталъ то, о чемъ составилъ себ ѣтакое нев ѣрное понятіе. Я р ѣшилъ, что насъ не с ѣкли.

Княгиня М. А. у ѣхала и об ѣщала посл ѣоб ѣда прислать своего Этіена и другихъ д ѣтей познакомиться съ нами. Я очень былъ радъ, потому что интересовался знать, какой видъ можетъ им ѣть мальчикъ, котораго с ѣкутъ. Посл ѣМ. A. прі ѣзжало еще много гостей поздравлять бабушку — бо̀льшей частью родные и называли ее ma tante. [136] [тетушка.] Иныхъ она принимала хорошо, другихъ дурно и говорила имъ моя милая , точно какъ будто она говорила съ своей горничной. Я перезабылъ большую часть этихъ гостей, но помню т ѣхъ, которымъ читали мои стихи.

Въ числ ѣпосл ѣднихъ былъ одинъ челов ѣкъ довольно высокаго роста, среднихъ л ѣтъ и въ военномъ мундир ѣ. Онъ былъ тонокъ — особенно ноги, — но не строенъ; все т ѣло его при всякомъ движеніи перегибалось; руки были очень длинны. Ежели бы онъ не им ѣлъ большого апломба въ пріемахъ, наружность его напоминала бы обезьянью. Онъ былъ пл ѣшивъ; лобъ былъ большой; носъ загибался къ губамъ; нижняя челюсть выдавалась впередъ такъ, что это даже было неестественно. Привыкнувъ къ мысли, что умъ есть всегдашнее возмездіе красоты, видъ дурного лица всегда заставлялъ меня составлять самое выгодное понятіе о ум ѣ. Кукурузовъ былъ дуренъ до невозможности, и, ежели бы не ув ѣренность, съ которой онъ носилъ свою уродливость, онъ внушалъ бы отвращеніе. Нельзя было не подумать, увидавъ его: в ѣрно этотъ челов ѣкъ им ѣетъ много достоинствъ, ежели съ такимъ некрасивымъ лицомъ доволенъ собою.

Онъ мн ѣочень понравился.

Алишк ѣева тоже была родственница бабушки. Она прі ѣхала съ дочерью, и такъ какъ бабушка приняла ее хорошо, то сид ѣла довольно долго. — Дочь ея была д ѣвушка л ѣтъ 18, тоненькая, стройненькая, св ѣженькая, прекрасно од ѣтая, но она не нравилась мн ѣ. Все въ ней было неестественно, и красота [?], и движенія. Ежели бы меня спросили: «хороша ли Sachinette?» я бы сказалъ, что хороша; но самъ бы я никогда не сказалъ другому: «неправда ли, какъ хороша Sachinette?» Притомъ же у ней былъ недостатокъ, который д ѣтямъ очень бросается въ глаза — неестественность. Она ко всему говорила про Венецію, въ которой жила съ матерью, см ѣялась тоже ко всему и не отъ души; и когда насъ ей представили, зам ѣтивъ должно быть мою неловкость и смущеніе, непрем ѣнно хот ѣла его увеличить и меня поц ѣловать; я уб ѣжалъ въ другую комнату отъ стыда — она за мною. Въ это самое время входилъ Господинъ Кукурозовъ. Sachinette оставила меня въ поко ѣи пошла назадъ въ гостиную, слегка переваливаясь съ ноги на ногу, представляя, будто бы она очень устала за мной б ѣгать (не знаю, зач ѣмъ она это д ѣлала). Кукурозовъ ус ѣлся противъ бабушки и повелъ какую-то сладкую, сладкую р ѣчь. Меня удивило, какъ онъ не догадался уступить Sachinette кресло, на которомъ сид ѣлъ подл ѣбабушки. Sachinette постоявъ немного, сказала: «Ахъ, какъ я устала, maman» (должно быть, чтобы Кукурозовъ зам ѣтилъ ея присутствіе, но онъ только оглянулся на нее и продолжалъ что-то съ н ѣжностью говорить бабушк ѣ). Sachinette с ѣла на дальнемъ стул ѣподл ѣнасъ. Бабушка представила Кукурозова Алишк ѣевымъ, онъ приподнялся, и надобно было вид ѣть, какъ мгновенно выраженіе совершеннаго равнодушія и невниманія, съ которыми онъ до того смотр ѣлъ на Алишк ѣевыхъ, см ѣнилось любезн ѣйшей улыбкой, и съ какимъ искреннимъ выраженіемъ онъ въ самыхъ отборныхъ Французскихъ словахъ сказалъ имъ, что давно желалъ им ѣть эту честь. Въ одно и то же время, хотя Алишк ѣева и Sachinette стояли въ противуположныхъ углахъ гостиной, онъ обращался и къ матери и къ дочери съ удивительной отчетливостью и ловкостью; потомъ онъ отодвинулъ кресло, чтобы не сид ѣть спиной къ Sachinette, опять с ѣлъ, поправилъ шляпу и саблю и заговорилъ о какомъ-то певц ѣ, разговоръ, въ которомъ приняли участіе вс ѣ, какъ будто ни въ чемъ не бывало. «Вотъ это челов ѣкъ!» — подумалъ я. Онъ почти одинъ поддерживалъ разговоръ, и видно было, что другимъ сов ѣстно было говорить при такомъ челов ѣк ѣ. Фразы его были такъ круглы, полны; говорилъ онъ такъ отчетливо и употреблялъ, для меня такія непонятныя, французскія слова, что я ему въ мысляхъ отдалъ преимущество надъ вс ѣми — надъ Княгиней и еще надъ одной барыней, которая мн ѣтоже понравилась. Алишк ѣева была дама, отличавшаяся отъ вс ѣхъ другихъ, которыхъ я вид ѣлъ, какою-то особенной р ѣзкостью и апломбомъ въ разговор ѣ. Она говорила съ удивительной ув ѣренностью про вещи, которыя не посм ѣла [?] бы затронуть въ разговор ѣдругая дама. Впосл ѣдствіи я нашелъ, что этотъ духъ принадлежитъ почти вс ѣмъ дамамъ Петербургскаго общества. Она намекнула что-то объ Италіи, — онъ сталъ говорить про Италію еще лучше и къ чему то сказалъ «la patrie des poètes». — «Apropos des poètes», [137] [родина поэтов. Кстати о поэтах,] сказала бабушка: вы хорошій судья въ этомъ д ѣл ѣ, мой любезный Кукурузовъ; надо вамъ показать стихи, которые я получила нынче». И опять бабушка развернула обличительный листъ [?] почтовой бумаги. — Et qui est le bienheureux poète, M-e la comtesse, auquel vous inspirez de si beaux vers?» [138] [А кто, графиня, тот счастливый поэт, которого вы вдохновили на такие прекрасные стихи?] спросилъ онъ съ снисходительной улыбкой, проб ѣгая глазами мое стихотвореніе. — «Это мой внукъ, Николенька», сказала бабушка, указывая на меня табакеркой, которую держала въ рукахъ. Кукурузовъ обратился ко мн ѣи полусерьезно, полунасм ѣшливо сказалъ мн ѣдлинную фразу, изъ которой я запомнилъ только: «jeune homme, cultivez les muses». [139] [молодой человек, культивируйте муз.] Это выраженіе я запомнилъ, потому что оно мн ѣочень понравилось, хотя и не понималъ, что значитъ.