Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Мн ѣне хот ѣлось в ѣрить, (не тому, чтобы д ѣйствительно папа д ѣлалъ несчастливою maman), но не хот ѣлось в ѣрить и тому, чтобы кто нибудь им ѣлъ право судить его. Я отбрасывалъ эту мысль, но она опять л ѣзла мн ѣвъ голову. Папа встр ѣтился мн ѣвъ зал ѣ; я посмотр ѣлъ на него, но совс ѣмъ другими глазами, ч ѣмъ обыкновенно. Я уже не вид ѣлъ въ немъ, какъ прежде, только отца, — a вид ѣлъ челов ѣка, который такъ же, какъ и другіе, можетъ поступить нехорошо — однимъ словомъ я разсуждалъ о немъ. Одна зав ѣса спала съ д ѣтскаго воображенія.

До об ѣда отецъ взялъ насъ съ собою гулять. Хотя со времени при ѣзда нашего въ Москву я уже разъ 20 им ѣлъ случай прогуливаться по бульварамъ, но все не могъ привыкнуть къ странному Московскому народу, и его обхожденію, въ особенности же я никакъ не могъ понять, почему въ Москв ѣвс ѣперестали обращать на насъ вниманіе — никто не снималъ шапокъ, когда мы проходили, н ѣкоторые даже недоброжелательно смотр ѣли на насъ, многіе толкали и р ѣшительно обращались съ нами, какъ будто мы перестали быть д ѣтьми П. А. Иртенева и влад ѣтелями села Петровскаго, Хабаровки и др. Я всячески старался объяснить это общее къ намъ равнодушіе (и даже какъ будто презр ѣніе). — Сначала я предполагалъ, что в ѣрно мы дурно од ѣты и похожи на дворовыхъ мальчиковъ, но, напротивъ, бекеши у насъ были щегольскія, и я не безъ основанія разсчитывалъ, что они должны были внушать хотя н ѣкоторое уваженіе, думалъ я тоже, что это в ѣрно потому, что насъ еще не знаютъ, но прошло уже много дней, а на насъ все не обращали никакого вниманія; наконецъ, я пришелъ къ заключенію, что в ѣрно за что-нибудь на насъ сердятся, и я очень желалъ узнать причину такой немилости. Мы вышли на Пречистинскій бульваръ, отецъ шелъ тихо серединой, мы б ѣгали взапуски за оголившимися липками по засохшей трав ѣ. Передъ нами шла какая-то барыня, щегольски од ѣтая, съ маленькой, л ѣтъ 7-ми, д ѣвочкой, которая въ бархатной красной шубк ѣи м ѣховыхъ сапожкахъ катила передъ собой серсо, но такъ тихо и вяло, что я никакъ не могъ понять, для чего это она д ѣлаетъ. Скор ѣе можно было сказать, что ей вел ѣно докатить этотъ обручъ до изв ѣстнаго м ѣста, ч ѣмъ то, что она имъ играетъ. То ли д ѣло Любочка или Юзенька бывало летятъ по зал ѣ, такъ что вс ѣтарелки въ буфет ѣдрожатъ.

Догнавъ барыню съ д ѣвочкой, отецъ подозвалъ насъ и представилъ ей. Мы поклонились и сняли фуражки. Я такъ былъ озадаченъ, какъ говорилъ, т ѣмъ, что намъ никто не снималъ шапокъ, но вс ѣоказывали равнодушіе, что я впалъ въ противуположную крайность — я сталъ подобострастенъ и, снявъ фуражку, стоялъ въ почтительной поз ѣ, не над ѣвая ея. Володя дернулъ меня за рукавъ бекеши и сказалъ: «что ты, какъ лакей, безъ шапки стоишь?» О, какъ меня оскорбило это зам ѣчаніе! Я никогда не забуду, съ какой неловкостью и злобой я над ѣлъ фуражку и перешелъ на другую сторону бульвара.

Это была кузина его Валахина. Она шла такъ же, какъ и мы, на Тверской бульваръ, и мы пошли вм ѣст ѣ. Какъ я зам ѣтилъ, отецъ былъ съ нею друженъ и просилъ ее прислать нынче вечеромъ старшую дочь къ намъ говоря, что можетъ быть будутъ танцы; она об ѣщала. На Никитскомъ бульвар ѣбыло довольно народа, т. е. хорошо од ѣтыхъ господъ и барынь. Я зам ѣтилъ, что Валахина на Никитскомъ бульвар ѣшла тише и стала говорить по-Французски; когда же мы перешли площадь и взошли на Тверской, она стала грассировать и называть свою дочь не «Машенька», какъ она называла ее на Пречистенскомъ, не Marie, какъ она называла на Никитскомъ, а «Маии». Это меня поразило. Зам ѣтивъ по этимъ ея поступкамъ всю важность Тверского бульвара, я старался тоже и походкой, и осанкой быть похожимъ не на Николеньку, а на Никса, или что нибудь въ этомъ род ѣ.

Вскор ѣпосл ѣнашего при ѣзда познакомились мы съ тремя мальчиками нашихъ л ѣтъ, Ивиными. Старшій былъ нехорошъ собой и мальчикъ мясистый, вялый, потный [?]; младшіе же два были совершенные красавчики. То ѣздили мы къ нимъ, то они къ намъ, и въ обоихъ случаяхъ для меня это былъ совершенный праздникъ. Я безъ памяти любилъ обоихъ меньшихъ и любилъ такъ, что готовъ былъ для нихъ вс ѣмъ пожертвовать, любилъ не дружбою, а былъ влюбленъ, какъ бываютъ влюблены т ѣ, которые любятъ въ первый разъ — я мечталъ о нихъ и плакалъ. Вотъ какъ я любилъ его. У него была дурная привычка, за которую часто бранилъ его гувернеръ — моргать безпрестанно глазами. Теперь, вспоминая его, я вижу, что д ѣйствительно это очень портило его, но тогда я находилъ это прелестнымъ, мн ѣказалось, что именно въ этомъ главная причина его привлекательности, и я даже старался самъ моргать глазами такъ же, какъ онъ. Когда мы соединялись, любимою игрою нашей были солдаты, т. е. разыгриваніе всякихъ сценъ изъ солдатской жизни: маршированье, сраженіе, отдыхи и даже наказанія. [140] Зачеркнуто: Я часто подвергался, не помню за что, фухтелямъ, и странно, что, хотя свитые жгутами платки были не мен ѣ е д ѣ йствительны, ч ѣ мъ настоящіе фухтеля, я не могу сказать, чтобы боль, которую я чувствовалъ, была мн ѣ непріятна.

Что было весьма пріятно въ нашихъ отношеніяхъ это, что мы называли другъ друга не уменьшительно: Николенька, Петруша, а Николай, Петръ. Бульваръ былъ полонъ народа, солнышко ярко и весело играло на всемъ — на чистыхъ сапогахъ прогуливавшихся господъ, на атласныхъ шляпкахъ барынь, на эполетахъ военныхъ; даже одна пуговица оборваннаго солдата, который прошелъ съ узломъ мимо насъ, блест ѣла, какъ золото. По расчищенному песку, на которомъ зам ѣтны были полукруглые сл ѣды метлы, кое-гд ѣстеклушко или песчинка бл ѣст ѣли, какъ брильянты. Иные гуляли тихими шагами и съ палками съ набалдашниками — руки назадъ; другіе, размахивая руками, стороной, какъ будто сп ѣшили куда-нибудь, но тоже ходили взадъ и впередъ. Съ перваго взгляда поражала только пестрота и блескъ, но ч ѣмъ дальше подвигался впередъ, изъ общей пестроты выдвигались шляпки, эполеты или длинные сертуки. Вс ѣлица этой панорамы чрезвычайно хороши были издали, но ч ѣмъ ближе подвигались, т ѣмъ меньше нравились. Или большой носъ изъ-подъ желтой шляпки, или равнодушный взглядъ, брошенный на насъ сертукомъ, или глупый несимпатическій см ѣхъ и говоръ остановившихся эполетъ и сертуковъ сейчасъ разочарововалъ, и опять я напряженно смотр ѣлъ впередъ въ сливающуюся пеструю толпу, какъ будто ожидая и ища чего-то.

За 100 шаговъ изъ-за разнообразныхъ фигуръ толпившихся по бульвару узналъ я Ивиныхъ съ гувернеромъ. «Посмотри, папа», сказалъ я вн ѣсебя отъ радости и желая под ѣлиться ею съ к ѣмъ-нибудь: «вонъ Ивины». Папа принялъ это изв ѣстіе очень хладнокровно, потому что въ это самое время, улыбаясь, раскланивался съ какою-то барыней, Володя же спросилъ: «гд ѣ?» — «Вонъ, за этимъ полковникомъ съ дамой — видишь трое съ бобровыми воротниками». — «Что ты тамъ видишь, — тамъ пряничникъ». — «Ахъ, Боже мой», сказалъ я съ нетерп ѣніемъ, не понимая, какъ можетъ онъ не чувствовать, что они идутъ: «направо отъ пряничника». Сомн ѣніе скоро стало невозможно, потому что мы были въ 20 шагахъ другъ от друга и улыбались уже отъ взаимной радости, не позволяя себ ѣоднако прибавить шагу, чтобы скор ѣе сойдтись. Это удивительно, какой хорошенькой мальчикъ былъ Петруша, какъ шелъ къ нему бобровый воротникъ коричневой бекеши! какъ красиво, немного набокъ, держалась черная фуражичка на его русыхъ длинныхъ волосахъ. А вся фигура и раскрасн ѣвшееся отъ св ѣжаго воздуха, покрытое д ѣтскимъ пушкомъ, лицо, какъ были хороши! Я р ѣшительно былъ нынче влюбленъ въ Петра.