Роберт Уоррен - Воинство ангелов

На открытых местах — кукурузные поля, и вот селение со святилищем и фетишами: тростниковые хижины и шикарный дом вождя или старейшины племени с петухом над дверью, распятым вниз головой, перья с него сыплются, и аромат, прямо скажем, не добавляет аппетита. Вождь выходит навстречу и щелкает пальцами в знак приветствия. Слуги ставят для него кресло под красным зонтиком, а твои парни делают то же для тебя, и начинается обмен спиртным и комплиментами. В честь гостя стреляют из ружей и исполняют головокружительный танец. Когда подходит время ужина, закалывают козу, и сарычи, сидящие на изгороди с черепами — черепа торчат на ней в строгой симметрии, как медные кнопки в обивке кресла, — деловито спускаются на землю и услужливо помогают потрошить животное.

Но все это ничто по сравнению с главным городом Агбомом. Агбом стоит на равнине, где питьевую воду добывают из скважины, но вдали, там, где начинаются горы Конго, на горизонте виднеется голубая полоса. Считается, что здесь прохладно — вдоволь воды и дует свежий ветерок.

Но никакой прохлады и свежести я там не заметил. Солнце жжет глиняные стены, под ними высохший ров, а наверху нахохлились сарычи. Внутри стены настоящие дворцы из глины высотой футов в шестьдесят, и всюду черепа, черепа, наверное, миллион черепов этих вделано в стены, и осколки черепов, и кости; черепами там вымощены и дороги, по которым король ходит. Ну а живых там двадцать тысяч.

Надо было видеть этого короля. Тогдашнего. Звали его Гезо. Царствовал он к тому времени лет пятнадцать, покорил все племена, что жили окрест, разрушил все их селения. При этом, конечно, он и свой народ уменьшил вдвое, и возделанные кукурузные поля тоже уменьшились. Так что царствовал он теперь сидя, можно сказать, посреди пустыни, лопаясь от гордости. Но при этом он был король королем и выглядел, надо сказать, совсем неплохо: с мужественными чертами, крепкий, портила его только голова дынькой. Он был средних лет, и на невольничьем рынке, думаю, цена ему была бы брусков тридцать.

Сидело себе это чудище перед глинобитным своим дворцом, украшенным миллионами черепов, в сооружении типа беседки под дюжиной зонтов, на кресле, покрытом кучей пестрого тряпья, и курило серебряную трубку, дымя, как паровоз. На голове у него был лиловый колпак, талия обвязана зеленым платком и рубашка из цветастой с красным узором ткани, ткань камчатная — видать, до того, как попасть в Африке на эти царственные плечи, была она скатертью где-нибудь в Ливерпуле. На шее на синей ленте висела у него сабля с рукоятью, украшенной бриллиантами.

Перед ним на столе стояли четыре черепа, оправленные в золото — или то была бронза. Оправа была фигурной. Одна была выделана в форме корабля, из другой получился цветок, и так далее. Это были черепа главных врагов, которым король оказал особую честь, превратив в кубки. Рядом в кучу была свалена и другая посуда из черепов в медной оправе — врагов помельче, не достойных того, чтобы из них пить. Все деревья и шесты вокруг тоже, конечно, были увешаны и венчались черепами, а также флагами, боевыми знаменами и просто тряпками.

Перед королем стояла медная плевательница необыкновенного изящества, предмет, уместный разве что в отеле «Сент-Чарльз».

Позади короля разместились его женщины — старые и молодые, толстые и стройные, с прическами самых разных фасонов: у одних волосы коротко острижены и выкрашены красной или синей краской, некоторые — в коротких косичках, образующих на черепе полоски, как у дыни, между которыми просвечивает кожа, у других волосы в тугих и мелких кудельках, торчащих, как гвоздичины из окорока, а кое у кого волосы сплошной массой и похожи на деревянный обрубок, но зато увешаны птичьими перьями и ушами леопарда.

Вокруг него его двор — визири, министры, все в мишуре, разукрашены как павлины и при всех регалиях, с фетишами и прочее, и при оружии — мушкетах и мясницких ножах, — а рядом шутов тьма-тьмущая, карлики, горбуны, и еще отряд амазонок. Король этот, знаешь ли, держал в войске и баб, и слава о его амазонках шла по всему побережью. Ами-джон — так они звались.

Бабы делились на отряды и полки: одни только резали, специализировались на таком приятном деле, как отрубание голов; другие с мушкетами и короткостволками. Эти стреляли в случае, если оружие их было исправно и сами они умели целиться; были там и дробительницы черепов — с палицами и железными наконечниками и мускулами, как у молотобойца; и бабы-лучницы с луком и стрелами. Все они считались королевскими женами и, уличенные в неверности, навлекали беду на свои головы и головы всех, замешанных в преступлении.

Однако сам король к ним не прикасался. Чтобы не отвлекать от их кровавого ремесла. Но судя по всему, мысли этих красоток вертелись не только вокруг войны, а к профессиональному честолюбию примешивалось что-то еще, когда они, отстреляв из мушкетов, пускались в пляс, вихляя бедрами, выставив зады и ударяя в тамтамы в честь Его величества.

Попали мы тогда как раз на большой праздник — дань году, как они говорили. Праздник этот длился не один день, и мне пришлось весь его высидеть.

Куда там нашим предвыборным президентским барбекю!

Ами-джон плясали повзводно, потряхивая всеми своими доспехами — мешочками для пуль, пороховницами, сушеными тыквами с водой, зачехленными амулетами, трубками в футлярах и человеческими костями. При этом они размахивали острыми, как бритва, кинжалами и огнестрельным оружием. Танцевали министры. И визири. И вожди. Горбуны танцевали тоже и беспрестанно палили из ружей. Иногда у кого-нибудь от излишка пороха ружье сильно отдавало в руку, что крайне веселило окружающих. Сюда, за семьдесят пять миль от побережья, были притащены корабельные пушки. Из врытых в землю пушек тоже производили выстрелы. Вожди и предводительницы амазонок произносили речи. Все пили ром и орали.

Король пил ром из своих золотых и бронзовых черепов. А когда он пускался в пляс, министры и вожди бросались перед ним на землю и посыпали себе головы пылью.

В определенные дни толпе показывали королевские сокровища, их выносили на всеобщее обозрение и ходили с ними по кругу, чтобы каждый видел, а толпа таращила на них глаза. Чего там только не было! Настоящая передвижная антикварная лавка. Медные горшки и кастрюли, огромное, треснувшее посередине зеркало в облупившейся позолоченной раме — совсем как наше, из Южной Каролины; железные горны длиной в пять футов, разноцветные аптекарские пузырьки и склянки, и всевозможная бакалея, и парижский экипаж, который тащили на себе взмокшие аборигены, потому что в краю этом лошадей раз-два — и обчелся, а те, которые есть, такие старые, что кареты им все равно с места не сдвинуть; и какая-то коляска зеленого цвета с намалеванными на ней львами, и фургон из Огайо с прогнившим кожаным верхом, и портшез с облупившейся позолотой, нос корабля в виде полногрудой дамы, трубящей в рог, дама эта, вырезанная из дерева и покрашенная, была водружена на платформу, которую носильщики несли на голове; детская деревянная лошадка, скрипки с давно и непоправимо оборванными струнами, куски серебряного блюда и шелковые носилки. Позади всех шествовал прислужник с моим креслом-качалкой на голове.