Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Качалка имела большой успех. Уже наутро король уселся на нее и покачался. Это давало надежду на благополучное проведение нашей частной сделки. Но до этого надо было завершить дела общественные.

Важной частью их было принесение жертв. Несчастные в белых балахонах и белых шапках были скучены в загоне, выставленные на всеобщее обозрение. Они испуганно вращали белками вытаращенных глаз, а народ их всячески обихаживал и откармливал, готовя к закланию — забитию палками или перерезанию глотки — и отправке с докладом к покойному отцу их короля. Каждый вечер происходил этот кошмар — приканчивали нескольких. Пример подавал сам король, со знанием дела орудуя ножом. После этого эстафету подхватывала знать. Кровь стекала в специально вырытые для ее стока канавы. Я слышал, что крови при этом бывает столько, что по ней может проплыть каноэ и что каноэ действительно пускают. С сидящим в нем королем. Но это гнусная ложь. Никакого каноэ я не видел, а видел лишь, как кровь эту пили из бутылочной тыквы двое-трое немолодых дикарей. Они вежливо предложили и мне отхлебнуть, от чего я также вежливо отказался.

Надо сказать, что не все жертвоприношения сопряжены с кровопролитием. Например, есть способ подвешивать жертву за пятки на специальных жердях и палками забивать до смерти. Но то и другое делается прилюдно, при большом стечении народа. На окрестных деревьях и дворцовой ограде усаживаются сарычи, важные, как ожидающие голосования сенаторы. Когда казнь совершена, они слетают вниз за добычей. Танцы и пальба их нисколько не смущают. В глинистой грязи у ворот копошатся дети, лепя из глины пирожки и маленьких божков.

Веслиитам все это крайне не понравилось. Они беспрестанно молились.

Женщин убивали тайно, в самом дворце, соблюдая приличия, так что своими глазами я этого не видел.

Сделку свою, ради которой проделал это путешествие, я таки совершил. В последний день праздника меня пригласили исполнить танец перед королем. И я повиновался. Раздевшись до пояса, я танцевал два часа кряду, танцевал хорнпайпы и рилы, кружился и прыгал, ходил на руках, болтая ногами в воздухе и делал обратное сальто. Я танцевал медленный вальс, мурлыча мелодию, зажмурив глаза и растопырив руки, словно обнимая даму-парижанку. Я высоко подпрыгивал, делая в воздухе батманы и успевая трижды щелкнуть каблуками, прежде чем приземлиться. Такие фортели бедные невежественные дикари не могли даже и представить. И тут же стали мне подражать, рискуя своими членами.

За два часа я сбросил двадцать фунтов. Но зато этот негодяй Гезо полюбил меня. Он усадил меня на табурет рядом со своей качалкой под красным с серебряной бахромой зонтом, и я понял, что он у меня в руках.

Между тем король пожелал, чтобы танец исполнили и веслииты. Те качали головами с несчастным видом. С каждым днем вид их становился все несчастнее, но признаюсь, что сочувствия я к ним не питал. Когда вздергивали или забивали палками очередного дикаря, я всякий раз говорил им:

— Ну что, брат мой, ты по-прежнему уверен, что ему лучше здесь, чем отправляться на хлопок в Америку?

Но все же я им удружил, посоветовав станцевать, если они хотят растопить сердце Гезо.

Они сказали, что вера их не позволяет этого сделать.

Я возразил, что Гезо может рассердиться.

Они ответили, что не боятся ярости язычника.

Я сказал, что если это и так, то прибыли они сюда для того, чтобы пробудить в нем доброе начало, а значит, без танца, как мне кажется, не обойтись. Я напомнил им также о царе Давиде, их предшественнике на этом поприще.

Они сказали, что танцевать будут.

Так я подвигнул на танец обоих миссионеров, чем заслужил еще большую благосклонность Гезо. Он сидел теперь, обмахиваясь розовым бальным веером, который я ему подарил.

А они принялись танцевать, если это можно было назвать танцем — медленное ритмическое шарканье в спекшейся от зноя пыли этих двух измученных тропической лихорадкой живых скелетов на фоне висящих на солнце голых черных трупов, сарычей и голопузых негритят, играющих в грязи. Обливаясь потом в своем черном облачении, веслииты пели:

Больше я их не видел.

На следующий день я выступил в поход — на внеочередную войну, на которую подначил короля. Мы направились в глубь материка, воины и я, то есть часть войска, выделенного мне старым Гезо — отряды ами-джон , в основном те, что с палицами и ножами с легким вкраплением дам прочих воинских специальностей, и несколько мужчин-воинов, а также целая толпа носильщиков. Мы начали наш путь по открытой саванне в джунглях, я и трое матросов с «Милашки Сью» в наших сетках, сопровождаемые вопящими и испускающими воинственные кличи дикарями; орали они как дети, отпущенные с уроков. Наконец мы вступили в джунгли. Те джунгли, которыми мы шли на пути в Агбом, по сравнению с этими были аккуратными палисадничками. Деревья здесь были настоящими великанами, футов в сто пятьдесят высотой и перевитые лианами толщиной в человеческое туловище. Таких канатов и на кораблях я сроду не видывал. А внизу термиты, огромные, как собаки, и термитники в шесть футов высотой, откуда несет как из выгребной ямы. Дневной свет в эти заросли не проникает. А на огромных этих сикоморах высоко на ветвях висят летучие мыши, и так густо они висят, что за ними и ветвей не видно. Бабочки там тоже огромные, как суповые миски, вылетают из темноты прямо на тебя — красные, синие и золотые. Крыльями они машут медленно и словно дремлют в воздухе во мраке. А когда взмахивают крыльями, то раздается скрип, как на судне, когда скрипит оснастка.

А воины все кричали, вопили. У них заведено так — вопить во всю мочь, пока не подойдешь к самому поселку, намеченному для штурма, а подойдя, затаиться в зарослях, спрятаться и дождаться темноты. А там уж застигнуть противника врасплох. Но чтобы так его застигнуть и чтобы стратегия твоя увенчалась успехом, надо, чтобы противник был глух, как пень, нем, без рук, без ног и к тому же круглый идиот. Видимо, так оно и было, потому что врасплох мы их все-таки застали.

Ударили мы уже за полночь. Прорвали окружавший поселок частокол с колючками с такой легкостью, словно никакого заграждения и не было.

Я стоял в толпе воинов и смотрел. Они кидали горящие палки на соломенные крыши хижин и ждали, когда люди выбегут наружу. Они расстреливали их, били дубинками, резали ножами — все это посреди огромного костра, в который превратился поселок, с криками и воплями, от которых лопались барабанные перепонки. Воодушевление достигало такого накала, что значительная часть моего живого груза была для меня утеряна и попорчена.

А потом принялись за раненых. Амазонки бегали от одной груды тел к другой и наносили удары. Добивали они их не быстро. Действовали не спеша, со вкусом. Резали аккуратно и с большой предусмотрительностью, разрешая покалеченным немножко поползать. Тошнотворное зрелище. Они раскраивали черепа и окунали в разверстые раны свои ленты, побрякушки, украшения и обмундирование. Они обмазывали кровью ружейные стволы, прилепляя к ним раковины-каури, ведя таким образом счет убитым.