Жорж Старков - Город ненаступившей зимы [СИ]

— Свои! — раздался с обратной стороны входной двери, скрипучий голос Вайнштейна. — Отпирай, потолковать надо!

Булавин несколько секунд колебался, но, всё же, собравшись с духом, поднялся, и медленно подошел к двери.

— Дядя Груша? — уточнил он.

— Груша, Груша… — подтвердил голос.

Собачка цепочки покинула продолговатый паз, засов-шпингалет отполз в сторону, основной замок обернулся трижды — дверь отворилась. На пороге стоял Григорий Вайнштейн и вертел в пальцах навершие своей неизменной трости.

— Войти можно? — поинтересовался старик.

— Да, конечно… — растерянно ответил инженер и отступил на шаг влево.

— Ты, что, кухарить решил? — кивнул Вайнштейн на нож, по-прежнему зажатый в кулаке Булавина.

— Что? А, это? — наконец понял, в чем дело Сергей и смущённо потряс орудием своей обороны. — Это — так…

— Ага, — усмехнулся пенсионер. — «Так»… Пойдем, присядем?

— Пойдем, — согласился Булавин.

— Ты, главное, не психуй, — начал с наставлений старый еврей. — Игрушку эту — спрячь и слушай, да не перебивай!

— Дядя Груша… — начал, было, инженер-энергетик, усаживась на стул, в то время как Вайнштейн мостился на жёстком кухонном диванчике.

— Не перебивай старших, кому говорю! — повысил голос дядя Груша. — У тебя, наверное, сейчас много вопросов. На некоторые я могу дать ответы, которые тебе следует принять как данность! — он серьезно посмотрел на Сергея, обозначив последнее слово легким хлопком ладонью по столешнице. — Теперь, можешь начинать их задавать…

— Чует мое сердце — что-то случилось! — безадресно, но чтобы все слышали, жаловалась Вера Кузминишна. — Ну, чего он телефон-то не взял, хотя бы?!

— Не до того было ему, — буркнул сидящий по другую сторону стола, Владимир Иванович. — Всё с ним нормально! Авось, не дитё пятилетнее! Загулял, наверное. Небось, сидит, в кабаке, да пиво жрёт! Паразит…

Булавин-старший бодрился, но на душе у него тоже было неспокойно. После того, как Сергей ушёл от брата, дома уже не появлялся. Родители, само собой, обеспокоились, когда не застали сына в своей постели, вернувшись уже за полночь. Но тогда, Владимир Иванович не придал этому столь большого значения, сколь супруга. Подумал о том, о чём сейчас и говорил. Но отсутствие сына с каждым часом прибавляло тревожных мыслей, в чём, впрочем, он не сильно-то хотел сознаваться. В первую очередь — чтобы не сеять панику, рассадником которой и так стала его жена.

— «Паразит»… — перекривила его Вера Кузминишна. — Мог бы с ним пойти вчера! Проводить, там, поговорить по-отцовски…

— Вера! — воззрился на неё глава семейства и женщина смолкла.

Владимир Иванович терпел нападки и замечания сварливой супруги, но только до поры до времени. У него была своеобразная, трансформирующаяся от случая к случаю, энергетика. Он мог создавать впечатление рохли и тюфяка, и тогда жена наслаждалась дозволенным ей «мозгоедством». Но когда Булавин-старший, действительно, считал неуместными любые посягательства на его достоинство и главенство в доме — становился холодным и твёрдым, как сталь. И вот тогда супруга превращалась в кроткую, покорную женщину. Владимир Иванович ни разу не поднимал руки на свою избранницу. Но ей хватало одного ледяного взгляда, чтобы понять — в данный момент лучше оставить все мысли и придирки при себе.

— А я знаю, где дядя! — вдруг разрядил напряженную обстановку Витюша, сидевший меж бабушкой и дедушкой, и сосредоточенно жевавший гречневую кашу с сосиской.

— Где? — хором набросились на него старики.

— Во дворе, у мангала, — спокойно ответил ребёнок и деловито отправил в рот очередную ложку не в меру разваренной крупы.

— Ну, что ты фантазируешь? — осудительно вопросила вошедшая в комнату Оксана. — Давай, доедай, и компот, вот, пей!

Она поставила на стол стакан с рубиновым напитком и, убедившись, что в тарелке осталось всего на пару ложек, жестами показала сыну, мол, «поторапливайся». Ребенок лихо зачерпнул кашу ещё дважды и протянул матери пустую тарелку.

— А он, правда, во дворе был! — изрёк ребенок с набитым ртом.

— Ага, — покачала головой Оксана. — Ешь молча! Брехло мелкое…

— Правда! — пискнул пацан, и поперхнулся.

— Ох, горе ты луковое! — крякнул дед и принялся хлопать ребенка по спине, пока тот не прокашлялся.

— Вот! Видишь? — прикрикнула мать. — А если бы задохнулся? Сколько раз говорила — не разговаривай с набитым ртом! Весь в отца…

— Хм… Только вот, в какого? — прошептал Владимир Иванович себе в усы, когда слова уже не могли угнаться за скрывшейся на кухне женщиной.

— У меня в голове не укладывается, — признался Сергей. — Как так-то — умер. Я же здесь! Я же живой!

— Да, здесь. Но, живой ли? — прищурился Вайнштейн, потом схватил нож и, с быстротой несвойственной старику, вонзил Булавину в плечо. — Что есть жизнь? Ты никогда об этом не задумывался?

Он вынул из плоти собеседника нож и положил обратно на стол. Сергей, наверное, должен был упасть без чувств, хотя бы от шока. Однако, лишь на секунду ощутил испуг. Потом вновь воцарился эмоциональный штиль. Он пощупал руку — раны не было, только надрез на рубашке.

— Так, что такое жизнь? — повторил вопрос Вайнштейн.

— Жизнь… — замялся инженер. — Это жизнь! Что за дурацкие вопросы?

— Это они тебе кажутся дурацкими. Пока кажутся… Вот, пробудешь здесь какое-то время — начнешь смотреть на эту «дурость» совсем по-другому.

— А где это — здесь? — наконец Сергей задал вопрос, которого ждал от него сосед.

— Во-о-от! — протянул старик. — Ты начинаешь спрашивать о правильных вещах! Но никто не знает, где это «здесь».

— Тогда на кой чёрт эти вопросы, если никто, всё равно, ничего не знает? — возмутился Булавин.

Старик, почесал аккуратно остриженную бороду, улыбнулся. Ему было безмерно радостно, но виду он, конечно, не подавал. Лишь глаза… В них явственно читалось бездонное одиночество. Не нужно быть психологом. Достаточно просто в них взглянуть. Но, теперь в выцветших от времени голубых колодцах загорелись огоньки надежды. Он встретил того, кого знал при жизни, хоть и разница в возрасте по ту сторону смерти казалась огромной. Но здесь это не имело значения. Значение имело лишь то, что у него появился новый собеседник. А здесь это ценилось гораздо больше, чего бы то ни было. Старик знал — в отличие от других, у Сергея найдётся достаточно причин, чтобы остаться тут надолго. Чувствовал. А чувствам доверять уже научился.

— Ты зря психуешь, — снисходительно произнёс Вайнштейн. — Здесь незнание не порок. Просто данность. Вот, что ты знал о смерти и том, что там, — стрельнул он взглядом в потолок, — после неё?

— То же, что и все, — откровенно ответил Сергей. — Что есть рай, есть ад. Не верил особо, конечно… А так — я даже и не задумывался серьезно.