Жорж Старков - Город ненаступившей зимы [СИ]

— Нет ещё, — признался тот.

— Что не объяснил? — опять ничего не понял Сергей и принялся переводить взгляд с одного персонажа на другого, теперь сомневаясь и в адекватности соседа.

— Вы, не пугайтесь так! — с улыбкой произнес парень. — Просто, здесь, обычно, люди ненадолго задерживаются — закончат дела и уходят.

— Какие, дела? Куда уходят? — в недоумении начал сыпать вопросы Булавин.

— Дела — те, что там остались, с живыми. А уходят куда — не знаю. Просто уходят и всё. Наверное, туда же, куда и те, кто у нас и вовсе не появляется, — попытался прояснить ситуацию Толик.

— Тебя, что держит? — спросил старик, жестом предлагая Сергею присесть на лавочку рядом с парнишкой.

— Не знаю. А что меня держит? — послушно усаживаясь, спросил энергетик, будто его собеседники и впрямь могли знать ответ.

— На этот вопрос, ты сам должен ответить! — философски подметил юноша. — Но, ты узнаешь, рано или поздно. Все узнают…

— И что тогда? — немного успокоившись, поинтересовался инженер.

— Тогда? — переспросил старик. — А вот этого никто не знает! Это, как с живыми. Никто же из живых не знает, что там…то есть, здесь, — исправился он. — Здесь — после смерти. Вот и мы не знаем, что «там», — кивнул он почему-то вверх.

— А вас, что держит? — проявил интерес Сергей, обратившись сразу к обоим собеседникам.

— Мы тоже не знаем, — вздохнул старик. — Что-то, мы, значит, не закончили при жизни. Вот и не отпускает нас.

— Или кто-то был слишком дорог, — многозначительно изрёк юноша.

— В смысле? — заинтересовала Сергея теория.

— Ну, если вкратце, — посерьезнел юноша, — есть гипотеза, в которую вписывается окружающая нас реальность. Потому, мне она кажется наиболее близкой к действительности. Есть три направления. Первое, — Толик начал загибать пальцы, — если человек жаждет покоя — болеет или просто устал от жизни, то после смерти он его обретает.

— Это, типа, «царства мёртвых»? — озвучил свою догадку Сергей.

— Типа… Не перебивайте, пожалуйста, — попросил юноша. — Второе, — загнул он указательный палец, — если человек очень любит жизнь и не хочет с ней расставаться — он перерождается.

— Как у индусов! — снова перебил инженер.

— Да, «как у индусов», — терпеливо ответил юноша. — Я же просил?!

— Молчу, молчу! — пообещал Булавин и изобразил, мол, «рот на замке».

— И третье — это наш с вами случай! — загнул он средний палец. — Это когда человека что-то держит в мире живых и лишь когда он от этого избавляется, то уходит.

— Есть ещё вариант, — дополнил рассказ юноши старик. — Здесь ещё те, кто не понял, что умер. Или понял слишком поздно. И, как правило, они теряют рассудок, — Вайнштейн сделал некоторую паузу, грустно вздохнул, посмотрел на Сергея. — Это проклятье, не только для них самих, но и живых. Особенно для их близких. Когда ты прибежал с безумными глазами в родительский дом — я подумал, что ты стал одним из них, «неприкаянных»…

— Это и вправду страшно, — невольно поёжился юноша. — Ты их ещё увидишь. Их здесь — большинство. Сохранивших разум, не так уж много. Да и уходят они… — с грустью в голосе, констатировал Толик.

— Слушайте! — вспомнил Булавин. — А я сегодня парочку видел. Ветеран и ветеранша! На пустыре, за моим домом!

— А! — махнул рукой Вайнштейн. — Эти… Это Захаровы. Милые старики, но такие нудные…

— Не соглашусь! — возразил юноша. — Клавдия Васильевна — очень недурно поёт романсы! А вот, Антон Никифорович — хорошо разбирается в автомобилях. Очень полезные, надо сказать, знания.

— Тьфу ты! — сплюнул Вайнштейн. — Где полезные? Здесь? — уставился он на юношу. — Романсы… Вопли кошачьи эти твои романсы… Старпёр!

— Старпёр? — хохотнул Сергей. — Дядя Груша, тебе-то самому, за семьдесят! А, пацану сколько — лет пятнадцать?

— Четырнадцать, — уточнил Толик.

— А ты знаешь, когда ему эти четырнадцать было? — с прищуром покосился на инженера старик. — Вот то-то!

Сергей недоуменно взглянул на юношу. Подумал — парень как парень. Одет, слегка чудно, да и только. Может из бедной семьи или просто вкуса нет…

— Толик, расскажи Сергею, сколько ты здесь, — подначил юнца Вайнштейн.

— Я, кстати, Анатолий, — протянул Толик руку Сергею и как-то виновато съежился — мол, познакомиться, следовало раньше, — фамилия — Осинов.

— Сергей Булавин, — пожал инженер мальчишескую кисть. — Так, как долго ты здесь?

— А какой сейчас год?

— Две тысячи пятнадцатый, — слегка недоумевая, ответил Булавин.

— Тогда получается… — парень на секунду задумался. — Получается — семьдесят два.

— Господи! — ужаснулся Сергей. — Так, когда ж ты умер то? Выходит…

— В сорок третьем, — опередил его подсчёты Толик. — Фашисты… — пожал он худенькими плечами.

Когда Сергей выбрел обратно на центральную площадь, уже смеркалось, всё вокруг казалось жутким и отталкивающим. Хотя, наверное, не казалось… Наверное, так и было. Просто потому что, в месте, бывшем сосредоточением радости, любви и нежности, сейчас не чувствовалось ничего. Просто бездушный огромный прямоугольник холодного бетона. Сергей любил ходить сюда в молодости, ведь здесь ворковали на лавочках влюблённые, прогуливались трогательные пожилые пары, бегали розовощекие детишки. Тут кипела жизнь, в самых лучших её проявлениях. А теперь ничего этого не стало. Булавину грели душу эти воспоминания и, одновременно, приносили невыносимую тоску. Ведь, он больше никогда не придёт на эту, точнее уже на «ту площадь».

Помнится, именно здесь, будучи десятилетним мальчишкой, он впервые поцеловал девочку. Они спрятались под разлапистой елью, чья зелёная юбка свисала почти до земли. Здесь же познакомились его родители. Он, почему-то, никогда не спрашивал, как именно это произошло, но знал — ключевой момент, без которого не было бы, ни его самого, ни брата, произошёл именно в этом, ныне безжизненном для него месте.

Инженер не стремился пересечь площадь. Просто брел по периметру, пытаясь уловить хоть что-то из того, что окружало его здесь обычно — шелест пластиковых колёс дешёвых самокатов, девичий щебет, молодецкий гогот, стариковское бурчание. Ничего… Ни звуков, ни света. Фонари здесь горели всегда, даже ночью — сейчас единственным светлым пятном в пределах видимости была мутная блямба Луны, укутанная плотными серыми облаками. Даже в окрестных домах, где с наступлением ночи окошки гасли в хаотичном, на первый взгляд, порядке, всегда оставалось хотя бы одно, из которого лился свет. Ныне бетонные коробки стояли абсолютно мёртвыми черными громадинами. Мёртвыми…

Сергей шёл и пытался утрамбовать в голову мысль о том, что это теперь нормально, что так будет всегда. Он, вообще, после основательно разговора со стариком и мальчиком, которому, как выяснилось, уже за восемьдесят, решил просто пройтись, чтобы информация в его мозгу хотя бы чуть-чуть улеглась. Обычно, узнавая что-то новое, инженер не беспокоился о его дальнейшем восприятии самим собой. Но, за всю жизнь, ничего более фундаментального, да ещё и в таком объёме, в кладовые его памяти не попадало. Неприкаянные, ушедшие, мёртвые психи, жизнь, смерть… Теперь это его реальность, неизведанная и пугающая, которую нужно было принять. Принять, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума.