Михаил Гиголашвили - Кока

Это всякий сброд, человечий облик потерявший, который боится показаться в зонах из-за своих сучьих статей. Их оставляют при тюрьме, чтобы они раскалывали тех, от кого нужно получить деньги или сведения, – от дилера до антиквара, от завбазой до убийцы. Имя этой сволоте – лохмачи, мохначи или махновцы. У них статьи позорные: кто детей насиловал, кто мать свою убил, или девчонок портил, или подельников сдал, или дочь свою трахал, или сына своего малолетнего за деньги на истязания отдавал, или старух убивал за копейки. Словом, не люди, а нелюдь, или бывшие менты, знающие, что с ними станет на зоне, пусть даже и красной, или даже бывшие воры, получившие по ушам.

– Лучший мент – мёртвый мент! Этот закон непреложен. Да что мы на ночь… – заключил Расписной, а молчавший до того Беспал вдруг произнёс:

– Вот по ушам только ездить не надо! Чего парня пугаешь? У нас в “Белом лебеде” пресс-хат нет! Не грузи!

– Грузят баржу арбузами! Это ты, шаромыга, думаешь, что нет. Тебе забыли доложить, – проворчал Расписной. – Если надо – за полчаса соберут и оборудуют! Понадёргают из других хат отморозков и садюг – главнач знает, кто за что сидит, ему всё известно. И всё – отколбасят тебе башку в два счёта! Ну что? Пора на боковую?..

Перед сном Расписной поменял олимпийку на ночную рубаху до пят. Почистил зубы, умылся. Беспал скинул штаны и рубаху, в трусах и майке залез под одеяло. Савва остался как был. Кока решил не раздеваться, памятуя о “прописках”, что ожидают новичков в тюрьме, но пока всё было спокойно.

Свет резал глаза. Время от времени щёлкал “глазок” – вертухай проверял, всё ли в порядке. Кока лежал у стены. У другой – Савва. Расписной и Беспал – между ними, все – впритык друг к другу…

Он лежал бездвижно, ожидая, когда все уснут, чтобы сходить на парашу. Беспал с этим не заморачивался: за день он пару раз, не прерывая разговора, спускал штаны и садился на парашу, поминая капусту и хлеб плохой выпечки.

От рассказов про пресс-хату, от тесноты и ожидания неизвестного было не по себе. Ещё, слава богу, никто в хате не болен – а ну, с чесоточным или тубиком впритык валяться? Или с шизоидом?..

С этим ворохом колких вопросов забылся кратким и душным сном…

…Ночью проснулся, словно от толчка. Свет выключен. Решётка бросает тень на стену. Лежащий рядом Расписной смотрит на него широко открытыми глазами!

“Вот оно, начинается!” Напрягся, спросил:

– Что? В чём дело? – Но Расписной так же молча и настырно, не мигая, пялился на него.

Кока приподнялся на локте, произнёс громче:

– Чего лыбишься? – Но услышал глуховатый голос Саввы:

– Он так спит. С открытыми глазами.

От сердца отлегло.

– Хоть бы предупредили. А ты не спишь?

– Не спится… Заснёшь тут… – вздохнули из темноты…

Кока мысленно, впервые в жизни, перекрестился всей душой, сквозь дымовую завесу сомнений возжелав, чтобы Господь пришёл на помощь ему и всем несчастным. Он жалел себя, и Савву, и вообще всех людей, кто жил когда-то на Земле. Даже питекантропов жаль – их жизнь была не слаще его теперешней. Тут хоть кашу и хлеб дают, а питекантропу каждое утро, и в снег, и в дождь, надо с дубиной на плече отправляться из пещеры, чтобы ловить и убивать живых существ, а потом съедать их с семьёй – если, конечно, пока он охотится, соседи по пещере не сожрут его питекатропиху с детёнышами, а его самого не освежует саблезубый тигр, не затопчет мамонт и не уволочит огромный гвелешапи [181] Дракон из грузинских сказок. , чудище, что раньше всего живого ходило по земле, оставляя от лап вмятины озёр, а сейчас пребывает в Океане, его шевеления вызывают цунами, а когда он в бессильной ярости кусает себя за хвост, то встаёт кровавая радуга…

Все жившие хотели жить – и все умерли!.. И цари, и рабы!.. Сгинули, пропали, исчезли!.. Никто о них не помнит!.. Скоро и от него ничего не останется, кроме праха для ДНК-анализа, хотя вряд ли он будет кому-то нужен… Пожил – дай пожить другому… Человек, к сожалению, не акула, по пятьсот лет не живёт…

Потянулись дни на спецах. В шесть утра бил ключ в дверь.

– Подъём, пьяницы, разбойники, убийцы, воры, ублюдки! – кричал или жирный Сало, или полуслепой Око, или Моська Понос (всегда красный и потный крутоносый иудей). Иногда в глазок заглядывал Какун – видно, высматривал мишень для своих пыточных тренировок.

Лежали до проверки ещё полчаса под ругань Беспала в адрес проклятых семечек, угробивших его жизнь, и тех сволочей, кто выращивает долбаные подсолнухи, и чтоб руки отсохли у того агронома, что грёбаные удобрения сыпал, чтоб вообще передохли все охламоны, кто собирал их, мешки паковал!

На утренней проверке надо быстро встать в ряд, чтобы офицер мог каждого увидеть и сверить его имя с листом в руке. Иногда спрашивал, нет ли претензий или жалоб, на что Расписной неизменно отвечал:

– Есть! Одна! Надоело на тюрьме чалиться!

Офицер назидательно парировал:

– Кто не был лишён свободы, не знает её цены!

После проверки дремали ещё полчаса до завтрака, получали миску горячей манки с кубиком масла, ломоть хлеба и спичечный коробок сахара – его Беспал сразу закидывал в свою кружку, а Расписной ссыпал в особую баночку. Он вообще тюремный чай не пил – только свой, с повидлом или вареньем, иногда угощал Коку. Тот отказывался – не с руки пить чужое, но получал вдумчивый ответ:

– У меня есть – я тебе даю. У тебя будет – ты мне дашь… Если, конечно, ты не чмо поганое. – А Кока ломал голову, как достать денег? Написать Нукри – может, у него есть?

Он сказал об этом Расписному. Тот велел готовить маляву, а сам деликатно постучал в дверь и, когда в кормушке возникло улыбчивое честное молодое курносое лицо ментёнка Алёши, сказал ласково:

– Лёшенька, милый, надо узнать, где на тюрьме сидит грузинец, маляву ему кинуть. Как его? Кличка Доктор? Нукри? Нацарапай отдельно имя и погремуху. А то Алёша у нас забывчивый… немного того, не в себе, – добавил тихо, неопределённо пошевелив пальцами, а в кормушку сказал: – А бабки, Алёшенька, позже дадим, когда ответ притаранишь! Хоккей?

После завтрака обычно занимались кто чем. Расписной читал газету месячной давности, решал шахматные задачи из трёпаного сборничка, ловко и умело вязал свитер из чёрных толстых нитей, приносимых вертухаями (он вязал не только себе, но и на заказ). Или прибирал ячейки, перетирал банки, перекладывал лекарства, чистил столик, заботливо сметая тряпкой крошки для своего любимца:

– Чисто надо жить, тогда и тараканов не будет. Видишь? На всей тюрьме кукарачи так и кишат, а у нас – ни одной падлы, – игнорируя замечания Беспала, что одна большая падла есть, в банке залипает.

Расписной злился, когда кто-нибудь что-нибудь пачкал, и не раз ругал вечно спешащего Беспала, хотя куда можно спешить в тюрьме? Но Беспал умудрялся то просыпать чай, то забыть остатки каши в своей миске или намусорить, не убрать за собой бумажки из блокнота, где он постоянно вёл какие-то вычисления, – Расписной насмешливо вполголоса пояснил Коке: