Михаил Гиголашвили - Кока

Особая радость – появление почтальонши с пенсией. Она садилась на скамью под сиренью, выкладывала на стол тоненькие пачки денег, лист для подписей, а к ней уже поспешали старики. Они брали деньги, оставляя почтальонше рубль, и тут же отправлялись за покупками. Из своей квартиры вылезали братья, обезумевший Сашик и спившийся Юрик, – им после смерти родителей назначены пенсии, которые Юрик в тот же день пропивал. Дети бежали отнести деньги тем, кто ходить уже не может. Бабушка сама спускалась во двор, широким жестом оставляла почтальонше рубль и перекидывалась с ней парой одних и тех же фраз:

– Как жизнь? Как дома? Никто не в больнице, не в тюрьме, не в морге?

– Живём – хлеб жуём. Все дома, здоровы, спасибо, калбатоно Саломея! – благодарила почтальонша, утираясь платком от жаркого солнца, бьющего сквозь сирень, а Кока со второго этажа подсматривал, куда бабушка прячет деньги, чтобы позже разжиться хоть трёшкой…

Но главным аттракционом года было, ближе к параду 9 Мая, сошествие танков с Вознесенской куда-то вниз, к Куре. Обычно ночью, шипя, грохоча, звеня, лязгая, скрежеща, пуская клубы чёрного едкого дыма, танки шли колонной сверху, с Комсомольской аллеи. Весь Сололаки стоял и глазел, а после схода этой железной лавины асфальт оказывался покорёжен, в бороздах и ямах, и его как раз успевали отремонтировать до следующего сошествия танков, при виде которых дзиа Шота (отсидевший пару лет после войны) нервно закуривал, бормоча:

– Коммунисты, мать их так! Всё никак не успокоятся!..

Кока то засыпал, то приходил в себя. Под утро очнулся от тихого разговора.

Расписной:

– Посадишь его перед собой. Говоришь с ним. А потом начинаешь отрубать ему пальцы…

Беспал:

– Кровь не шпарит?

Расписной:

– Заматываешь тряпками. Отрубаешь ногу, руку, перетягиваешь жгутом, чтоб он, сука, видел, как от него один обрубок остаётся… Обрубил ноги, руки… Что осталось – до утра пусть лежит, а утром прикончишь, если сам не сдохнет…

Беспал:

– И кто же такое делает?

Расписной:

– Есть любители. Я раз видел – больше не хочу. Тошно смотреть, как один зверь над другим изгаляется… Ясно, чтобы змея не кусала, ей надо отрубить голову, – но не так же…

Беспал:

– Вот гады, в натуре, что удумали!

Расписной:

– Это ещё что! Говорят, был один шейх или паша, так он приказывал врага разрубать поперёк пополам, верхнюю часть тела, ещё живую, сажать на раскалённую жаровню, кровь стопорилась, враг ещё жил какое-то время, а шейх требовал, чтобы тот отказался от Христа. Вот методы! Сталину и не снилось!

Кока перестал считать дни. Часов нет – да и зачем они? Времени в тюрьме навалом. Если надо – можно спросить у Расписного, у него на руке болтаются японские бочата.

Была середина декабря. Зэки мёрзли на прогулках, бегали и прыгали, чтобы согреться, крича:

– Веди в хату, начальник! Помидоры помёрзли! Звенят! – А сверху, сквозь потолочную решётку, вместе с плевками и пеплом, сыпались злые слова Какуна:

– Привыкайте, крысы! На северах не то ещё будет! На лесоповале!

– Вот сволочь елдаш, грязь подноготная! – шипел Расписной. – Его б в зону на один день! Мигом бы мозги через жопу вправили!

Кока спросил:

– Почему эта тварь Какун ещё жив? Разве трудно проследить, куда он идёт после работы? Найти дом, ну и обработать, как полагается… как он зэков метелит. Или вообще того… мордой в реку…

Расписной проникновенно вгляделся в Коку:

– Э, да ты, я вижу, прозревать начинаешь? К нашим понятиям тянешься? А почему Какун жив… Кто сидит – достать его не может, а кто уходит – им не до Какуна. Пока ЦК не цыкнет, ЧК не чикнет! Но мысль правильная – такая сволочь жить не должна!

Сегодня с утра Расписной и Беспал опять схлестнулись – на этот раз из-за уборки хаты (хотя убирать почти нечего: помахать огрызком веника по двум метрам свободного пола, а сор собрать в ржавый совок и кинуть в очко). Расписной сказал, что плохо себя чувствует, не мог бы Беспал за него подежурить? Тот ответил, что уже на прошлой неделе отдежурил за него, добавив:

– Ты раб СССР, не я!

– Базар фильтруй, чтоб языка не лишиться, кикимора! – тихо прошипел Расписной, угрожающе шевеля спицами.

Беспал вдруг развернулся к Коке:

– Ты ещё на неделе не убирал! Давай мети!

– Тебе сказали – ты и мети! – огрызнулся Кока, уже понимая, что в тюрьме нельзя оставлять последнего слова не за собой.

Расписной довольно повёл глазами, кивком одобрил Кокины слова, а Беспал, ухватив тремя пальцами веник, начал злобно гнать пыль по полу, ворча, что, по правилам, должен дежурить Савва, но Савва вчера, задрав грязную рубаху и неснимаемый свитер, спросил, что у него на спине. Там обнаружилось несколько язв, отчего Расписной забеспокоился: “Пролежни! Срочно на больничку!” Язвы показали Моське Поносу, тот увёл Савву в санчасть.

После стычки притихли. Беспал занялся лепкой перстней из хлеба и фольги. Расписной то брался за вязанье, то что-то подсчитывал на бумажке, сверяясь со своей полкой. Крытник Граф мирно шебуршал в банке.

Кока разобрал свои вещи – вчера ночью умудрился постирать их в умывальнике, у Расписного было “хозяевое мыло”, – и они пахли, как спальное бельё в поездах.

Потом взял Библию, но читать не мог – сознание застилал гулкий шум в голове, возросший после ареста. Сквозь него слова Библии казались слишком простыми и далёкими от той бездны, на краю которой он стоит. Он ожидал от Библии скорой помощи, но пока не ощущал её, хотя сам строй букв успокаивал, даже баюкал, и вспоминались слова бабушки: “Стихи – пирожные, а проза – хлеб насущный!”

Его заинтересовали приписки и подчёркнутые кем-то прежде строчки. Где-то стояло на полях от руки: “И меня спаси, Господи!” Или: “Яви силу! Помоги!” На страницах – свечные следы. На семнадцатой странице – неразборчивый штамп епархии.

Он открыл Библию наугад, прочитал первое попавшееся на глаза. Фраза из Луки: “И кто не несёт креста своего и идёт за Мною, тот не может быть Моим учеником”. “Вот, и мне крест нести… А сколько нести?.. И за что, главное, он мне?.. Я же не Христос!..”

Расписной, заметив, что Кока открывает и закрывает книгу, понимающе кивнул:

– Поможет, когда срок свой знать будешь. Когда срок дадут, легче станет. Тогда и читай. Только щёк никому не подставляй – измордуют в хлам! В тюрьме Библия плохо канает. Если подставлять щёки, и другие части тела скоро придётся подставлять. Тут другой закон – око за око… Друзьям – добро, врагам – по справедливости, а она может быть разной! Врага можно простить, но до этого лучше убить… А почему убивают? Три причины – месть, ревность, бабки!

Кока вспомнил:

– Моя бабушка говорит: если жить по схеме “око за око, зуб за зуб”, то скоро все люди станут слепыми и беззубыми и передохнут от голода. Но вот интересно: почему народ выбрал Варавву, а Христа отправил на крест?