Натан Энгландер - Кадиш.com

Для начала Шули идет до конца квартала по более оживленной из двух улиц и возвращается обратно. Вдоль этой, так сказать, магистрали — сплошной ряд домов; скромные входные двери открываются прямо на тротуар. Ни на той ни на другой стороне улицы Шули не видит ни одной ешивы. Здесь даже ни единой вывески нет.

На перекрестке, с которого начались поиски, Шули сворачивает на другую улицу, идет в направлении шука [80] Шук ( иврит ) — рынок. . Ничего, даже отдаленно похожего на искомое. Под ложечкой зарождается тупая боль, жилки на висках отчаянно колотятся, Шули переходит на ту сторону, чтобы исследовать последнее ответвление оси на карте, вступает в бухарский квартал — тут район заканчивается. Сделав несколько шагов, Шули замечает между домами арку и ныряет в проход под ней.

За проходом — не внутренний двор, а головокружительно крутая лестница с каменными ступеньками. Осторожно спускаясь к площадке, где лестница поворачивает, Шули осматривает сверху скопление домов, новых вперемешку с покосившимися: его рассекает переулок, параллельный оживленной улице, с которой Шули начал поиски. Хаотичный маленький квартал кажется еще хаотичнее оттого, что к зданиям со всех сторон протянута паутина проводов и кабелей: кажется, будь у Шули исполинские руки, он дернул бы за эти ниточки, и квартал заплясал бы, как марионетка.

У подножия лестницы, справа, — пара мусорных баков, от которых на утренней жаре уже несет кислятиной. По левую руку, где переулок сразу заканчивается тупиком, — женщина в ярком платке, даже не замечающая Шули. Она хлопочет у скопления сушилок для белья, расставленных на середине проулка. Белья на них нет — они накрыты пергаментной бумагой, а женщина раскладывает на листках кружочки нарезанных баклажанов — достает их из тазика, который держит на бедре.

Одна сушилка уже покрыта ломтиками баклажанов, щедро посоленными, подсыхающими на солнце: вместе с соком из них испаряется горечь. Готовит эта женщина с размахом: у нее либо две дюжины детей, либо свой ресторан неподалеку.

— Извините, госпожа, — говорит Шули вежливо, на иврите с бруклинским акцентом.

Приметив его, женщина берется за длинный конец своего платка, утирает с лица пот.

— Что такое? — отвечает она по-английски: так отвечают все израильтяне, когда слышат акцент Шули.

— Я ищу ешиву, — говорит ей Шули.

Она заливается хохотом.

— Хотите найти в Иерусалиме ешиву? — говорит она. — Киньте камень. Ткните в любую дверь. Никогда не ошибетесь.

— А мне, как ни странно, почему-то не удается. Я ищу конкретную ешиву. В этом районе.

— Я вам уже объяснила. — И она окидывает взглядом весь город: мол, выбирайте.

Ставит тазик на пустую сушилку и снова утирает лицо — на сей раз промокает платком переносицу, еле заметный пушок там, где сходятся брови.

Видя, что ее ответ не вполне устраивает Шули, она говорит:

— Я не шутила. Сходите проверьте в налоговой инспекции. Половина этих домов зарегистрирована как дома учения, а другая половина — как синагоги. За соседним домом есть лужа, которая зарабатывает сто тысяч шекелей в год. Субсидия мэрии на ритуальный бассейн, в котором даже одну ступню не помоешь. — И она окидывает Шули испытующим взглядом. — Вы не из налоговой, нет?

— Нет, — говорит он. — Турист. Я ищу ешиву, которая где-то здесь неподалеку, я точно знаю. Либо вон там наверху, либо здесь внизу.

— Знали бы точно, не спрашивали бы к ней дорогу.

— Не следовало говорить, что я точно знаю, — соглашается Шули. — Но я вправду думаю, что она должна быть в этом квартале.

Женщине, похоже, пришлось по сердцу его смирение, или его вежливость, или, возможно, его американская кротость.

Она говорит:

— Почему с самого начала не сказали «в этом квартале»? Если вам нужна настоящая ешива, такая у нас всего одна. Последний дом перед лестницей. — Она указывает в сторону мусорных баков, на другой конец проулка, и теперь-то Шули замечает там вторую лестницу — зеркальное подобие той, по которой он спустился. — Спереди дом — там живут. А позади него — такой небольшой домик, где учатся мальчики.

Так все и есть, как она сказала. На задах дома — скорее, хибарки — стоит неказистая ешива из одной комнаты, выглядит так, будто остальной квартал постепенно вымахал вокруг нее. Шули, пошатнувшись, опирается о дверной косяк: ему не верится, что он все-таки оказался здесь.

Внутри — два ряда по три стола; студенты занимаются, разбившись на пары. В передней части помещения, у восточной стены — отделенный занавесями Священный Ковчег.

Студенты за столами оборачиваются в сторону Шули, когда он входит. Гул учения на миг смолкает, а затем, словно голоса сверчков в ночи, возобновляется. Один студент стоит в дальнем углу и усердно кивает, беседуя с мужчиной медвежьего сложения — наверно, с рош ешивой, думает Шули.

Мужчина, стоящий к Шули спиной, хлопает юношу по плечу и выходит наружу через боковую дверь.

Мальчик, оставшийся стоять, немедля приближается к Шули, лицо у него радушное. Он, как и все остальные, — как и сам рав Шули — одет в черный костюм и белую рубашку, на голове — черная шляпа. Солидный, взрослый, единообразный наряд, но борода у юнца только проклевывается. Еще забавнее легкой, как пух, бородки — немыслимо тонкие пейсы, свисающие вдоль ушей.

Давным-давно, когда рав Шули сам был подростком и учился в ешиве, он обрезал себе пейсы чуть короче, чем одобрял его отец: один из первых намеков на назревавший бунт. Отец завел его в свой кабинет и сказал: «А знаешь, когда Мессия придет, чтобы унести нас всех в Израиль, он протянет с небес руку и поднимет мальчиков за пейсы, а девочек — за косы. С такой стрижкой, — сказал он Шули на полном серьезе, — ты останешься среди гоев в галуте [81] Галут ( иврит ) — диаспора, буквально «изгнание». , чтобы разделить с ними их приговор».

Припомнив это, рав Шули думает: повезло мальчику — он уже здесь, в Иерусалиме. При этой мысли Шули невольно улыбается, а мальчик улыбается в ответ. Жмет руку Шули и спрашивает, чем может ему служить, и Шули дивится, что ешивиш иврит [82] Ешивский диалект иврита, на котором говорят в еврейских ортодоксальных общинах в Израиле. От современного иврита отличается фонетически и лексически. ему намного понятнее. Отвечает на иврите, называет себя гостем из Америки.

Мужчина, вышедший через боковую дверь, теперь возвращается через основную. Пожалуй, ровесник Шули и — теперь он держит шляпу в руках — лысеющий, сразу заметно. Остатки волос вокруг кипы уже посеребрила седина. Под рубашкой оттопыривается внушительное, нездоровое брюшко.

Да, это и есть рош ешива, такой же радушный, как студент, подошедший к Шули первым. Называет свое имя — рав Реувен Кац — и имя студента — Гилад. Шули что-то мямлит, а потом осекается, умолкает. Его вдруг одолевают опасения: а если перед ним тот, кто игнорировал его мольбы? Если сайтом kaddish.com руководят отсюда, Шули, возможно, понадобится более тонкая стратегия, прежде чем он представится и признается, что это он им писал, а теперь приехал с другого континента получить назад то, что принадлежало ему раньше.