Натан Энгландер - Кадиш.com

Подбирая себе другое имя, он чуть не выпаливает «Ларри» и тут же обнаруживает, что из памяти изгладились имена всех мальчиков, кого он учил, кроме имени Гавриэль, но это не лучше, чем назвать свое настоящее имя. В итоге он выдавливает из себя «Шауль» — полный вариант имени «Шули» — и еще раз крепко пожимает руки обоим собеседникам.

Рав Шули понимает, что уже замешан в очередной разновидности обмана. Все начинается из рук вон плохо. То, как он себя повел, попахивает трусостью, но ведь он шел сюда так долго, и дело слишком деликатное. А потому он говорит, что слышал о них замечательные вещи. И, если они не возражают, он пришел, чтобы один день позаниматься изучением Торы.

Рав Кац дает ему в напарники Гилада. Едва они усаживаются друг против друта, раскрыв свои экземпляры Гемары, рав Шули тайком достает истрепанную, изгвазданную фотографию Хеми — вынимает из кармана, держит под столом. Он не пытается сличать лица, потому что здесь все, за исключением Каца, моложе Хеми лет на двенадцать, не меньше. Нет, он надеется найти что-то общее между снимком и помещением, где сидит за столом.

Склоняя голову, пытаясь смотреть примерно под тем же углом, под которым сделан снимок, рав Шули замечает, что сводчатый потолок и форма окна определенно похожи. И — кажется, будто снимок сделан ровно в тот же час — на одном из столов сияет отблеск солнечных лучей, падающих сверху.

Должно быть, Шули вот-вот сможет все исправить. До цели осталось совсем немножко.

Мальчик азартно предается изучению сегодняшнего урока, и рав Шули прячет фото. Напарники подобрались удачно. Учеба идет как по маслу, и вскоре он и Гилад приходят к отрадной синхронности в истолковании текста, причем мальчик считается с мнением явно образованного гостя, Шули вдохновенно оттопыривает большой палец и, словно дирижируя симфонией, взмахивает им в воздухе, отмечая продвижение вперед.

Шули на верху блаженства. Он принял решение абсолютно наудачу. И в первый же день оказался здесь и уже отыскал ешиву — ровно там, где она должна находиться по словам Гавриэля, благослови его Бог! Возможно, такими темпами — как знать! — он уже к вечеру разыщет Хеми и поедет домой, сэкономив часть клинтон-хиллских денег. Вернется к жене и детям цельным, исполнившим свое предназначение человеком. Обнимет Мири, поблагодарит за поддержку и гордо отдаст ей конверт со сбережениями на черный день. Отступит на шаг, взглянет на нее — тут-то она и заметит, что конверт по-прежнему туго набит деньгами.

Он даже ни одного шабата не пропустит. И именно этот шабат Шули, сидя здесь в Иерусалиме, явственно воображает, словно бы глядя на семью сверху. Самого себя тоже включает в эту живую картину: на конце стола отец, напротив него — мать, сын и дочь тоже здесь, распределились по сторонам света. У Шули дух перехватывает, когда он видит под собой свою счастливую жизнь.

Снова в столовой своего дома, под неотрывным взглядом Мири, рав Шули встанет, шагнет в сторону запада, а затем в сторону востока, благословляя обоих своих детей, прижимая ладони к их макушкам, снова возлагая руки и сам произнося благословения.

Рав Шули сидит и занимается вместе с Гиладом, час за часом. Ест, когда едят другие, и молится с ними вместе, когда наступает время дневной молитвы. Когда один из мальчиков встает прочесть кадиш, рав Шули прикрывает глаза рукой, как бы сосредоточившись, и надеется, что в его густой бороде слезы затеряются незаметно.

Глядя в окно гостиничного номера, рав Шули напоминает себе, что надо купить детям подарки, а Мири — что-нибудь стоящее. Первый час ночи, но Шули весь искрится энергией: он пока живет по нью-йоркскому времени. Хватает со стола телевизионный пульт и спрашивает себя, сколько лет не держал в руках подобных вещей.

Шули отгоняет искушение и, расстегивая рубашку, скидывая ботинки, укладывается в постель в майке и трусах, но этой ночью, видно, опять не получится поспать. Несмотря на успех первого дня в ешиве, он не звонит Мири: опасается хвастаться, сам себя сглазить.

Сворачивается калачиком под жестким гостиничным одеялом. Читает Шма и поет «А-Малах А-Гоэль», как читал и пел, укладывая спать детей, каждый вечер с их рождения. Надеется, что его слова отправятся в путь — перелетят через океаны и доберутся до Ройял-Хиллс раньше, чем детей сморит сон. Шули закрывает глаза и явственно воображает себе детей. Вопреки ожиданиям, погружается в дремоту и крепко засыпает.

А пока Шули спит, ему кое-что снится.

Раву Шули является его отец: в последнее время это, увы, редкое событие. Шули осознанно замечает, как замечает это в царстве сновидений. А еще сознает, что, хотя они вместе, в одной и той же комнате, похожей на кухню, отец в некотором роде все еще мертв и в некотором роде жив. Они стоят лицом к лицу, разделенные кухонным столом, и когда Шули опускает взгляд, то видит, что стол уставлен едой.

Яства роскошные, свежие и ароматные, кошерные по самым требовательным меркам и каким-то загадочным образом уходят вдаль бесконечной чередой: хватает места для любых деликатесов, которых вздумается вкусить. Должно быть, отец и Шули уже вымыли руки и произнесли благословения, потому что и тот и другой, не мешкая, тянутся к еде.

Но, когда они тянутся попробовать красивую плетеную халу — корочка у нее золотая, потому что перед выпеканием ее смазали желтком, из мякиша торчат пухлые изюминки, — то обнаруживают, что кисти их рук застыли в одном положении и одеревенели. Их конечности торчат кверху, под углом к их бокам, — негнущиеся и прямые, как доски. По-видимому, Бог в Его бесконечной мудрости лишил их локтей.

Отец рава Шули издает крик, полный отчаяния: у-ух, у-ух! Такой звук мог бы излететь из рта человека, будь тот человеком и птицей одновременно. Как странно!

Во сне рав Шули предпочитает не обращать внимания на эту странность, сосредотачиваясь на отчаянии в крике отца. Решает, что это стон голода.

Размышляя над тем, как сложно им придется с такими-то новыми руками, и глядя на роскошный ужин перед ними, рав Шули — дар речи есть только у него — говорит: «Да, да. Ну конечно же!»

Именно этот, тютелька в тютельку, сценарий он помнит по отцовским наставлениям. То, что они сейчас познают на собственном опыте, подобно бесконечному столу из Мира Грядущего. Очередное видение Небес и Ада его отца — сросшихся воедино и занимающих одно и то же пространство.

Ему известны два варианта того, как может протекать эта конкретная вечность. Если и Шули, и его отец окажутся эгоистами и притом без локтей, они так и простоят здесь вечно, пожирая еду глазами, пожираемые голодом. Будут брать еду пригоршнями и держать на отлете, тщетно пытаясь донести ее до рта, покуда в воздухе разносятся упоительные ароматы неземного банкета. Алчность обречет их на пребывание в Аду, где око видит, да зуб неймет.