Натан Энгландер - Кадиш.com

Как это жестоко, необоснованно жестоко. Непомерно.

— Скряга? — повторяет Шули, почти срываясь на крик. — Это же несправедливо!

— Скряга есть скряга! Почему нет? — говорит рав Кац, ничуть не смягчившись. — Очень хорошее слово.

Шули — у него голова идет кругом от обиды — вспоминает: о да… Рав Кац, если он всем этим руководит, если он руководит тем сайтом, — разве не постарался бы он сбить кого-нибудь вроде Шули со следа? Может, он так говорит нарочно?

А может, уже приходили другие, те, кто хотел отменить киньян или принести подарок и сказать «спасибо». Должно быть, очень многим хочется встретиться с человеком, сыгравшим столь необычную роль в их жизни? Ну разумеется, почему ему это не пришло в голову еще в Бруклине, когда он сидел с Гавриэлем, этим славным мальчиком? Сколько таких же писем, как письма Шули, Кац получает ежедневно?

Кац молча выкуривает еще одну сигарету. Шули чует: после их разгоряченного спора раввин хочет заново понять, что за человек перед ним.

— Шауль, — говорит он, — вы на самом деле думаете, что у нас есть такой сайт? Что мы берем деньги за такое от демонов, которые готовы за это платить?

— Я так сказал? — говорит Шули. И чувствует, что дверь, которую он приоткрыл, захлопывается перед его носом.

— Сайт. Вы так сказали. Что у нас есть сайт.

— Нет, нет, не говорил. Тогда я еще разговаривал с вами на иврите. Неправильно поняли. Я пытался рассказать вам про одного друга, про друга, который создает сайты…

— Вы так не говорили. Ничего подобного.

— Стопроцентно, я хотел сказать это! Я пытался объяснить вам про одного соседа, с которым я читал кадиш, когда мы оба потеряли отцов…

Искреннее недоумение на лице Каца вызывает у Шули тревогу: вдруг он действительно пришел не в ту ешиву, которую искал, пусть и в том же квартале. Мысли путаются, и Шули обнаруживает, что язык у него заплетается.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спрашивает Кац. — У вас все в порядке?

— Да, да, — еле-еле улыбается Шули. — Наверно, это от смены часовых поясов. Словно спишь на ходу. А еще сигарета. Я очень-очень давно не курил. В Америке создают намного больше помех для курения.

— И правильно делают, — говорит Кац. — Травить свое тело ядом — грех. Знаю-знаю, мне самому надо бы отважнее бороться с собой.

Он смотрит себе под ноги и втаптывает в землю окурок, который раньше отшвырнул.

— Насчет моего друга, — говорит Шули, — друга по сайту. Когда он жил в Израиле, он учился здесь, в вашем бейт мидраше. Наверно, пятнадцать лет назад. Даже двадцать! Довольно давно.

— Тогда вам повезло, — говорит Кац. — Знаете, сколько лет я здесь? С тех пор как был в их возрасте. — Он показывает жестом на студентов в здании. — Я здесь вырос. Сначала пришел учиться, а потом вернулся учить.

— Как и я! — говорит Шули с невероятным облегчением. Счастье — найти нечто общее. — Я тоже раввин в ешиве, которую посещал в детстве. Велика ли вероятность, а?

— Этот бывший студент. Ваш друг, — говорит Кац. — Как его зовут? Если он сейчас не тысячелетний старик, я наверняка знаком с ним лично.

Шули не видит другого способа разыграть эту карту. И произносит имя вслух:

— Хеми.

Раввин спокойно и пристально смотрит в пространство, словно мысленно проводя перепись знакомых.

— Хеми? — спрашивает раввин. — Кто-то по имени Хеми здесь учился?

— Да, точно. Определенно учился и определенно здесь.

— У нас училась, пожалуй, сотня Йось и вдвое больше Моше. Но при мне, сколько я здесь работаю, — нет, ни одного Хеми не могу припомнить. — Раввин, похоже, еще на минутку возвращается к мысленному перечню. — Был один французский мальчик, который приезжал к нам и на Шана Алеф, и на Шана Бет [88] Первый год обучения, второй год обучения ( иврит ). . Баал тшува [89] «Обладатель раскаяния». Еврей, который раньше не соблюдал заповеди, а теперь приближается к религиозному образу жизни. . Этот мальчик — он был Реми, не Хеми. И в любом случае, когда он уезжал после второго года учебы, он давно уже называл себя Барух. Но я уверен: когда он приехал, его звали Реми.

— Нет, имя было такое, как выговариваю я, — говорит Шули. — Я знаю, его звали Хеми, это совершенно точно.

Шули стоит под взглядом раввина: открытый, беззащитный. Складывает ладони, простирает руки.

— Может, все-таки попробуете еще раз? — спрашивает Шули с нескрываемой мольбой. — Будьте так добры, подумайте хорошенько!

Догадка накатывается на Шули сокрушительной волной, ноги подкашиваются. Он чуть не говорит раву Кацу «Что я натворил!», но осекается, снова бормочет: «Смена часовых поясов…» — и торопливо уходит мимо жилой хибарки, за ворота. Такой безысходности он не ощущал с тех пор, как сбежал со свадьбы в Ройял-Хиллс.

Шули знает: ни в этом переулке, ни на параллельной улице, куда выходит верхняя площадка лестницы, нет никаких тайных ешив. Знает: Кац не скрывает существование kaddish.com из скромности, тут другой случай. Факты есть факты. Шули отыскал ешиву, которую искал, но нет ни команды студентов, которые молились бы по найму, ни миньяна для скорбящих в каком-то тайном месте. Ничего даже похожего на то, ради чего он прилетел с другого континента.

И все же Шули верит — со всей истовостью, с какой вообще способен верить, — что kaddish.com где-то под боком. И делает ставку на то, что озорник Гавриэль, рисуя карту от руки, поставил крестик где надо.

И мысль о том, что иные места находятся прямо перед глазами, скрытые от нашего зрения, развеивает последние надежды Шули. Разве все люди на свете, в эту самую минуту, не осведомлены о том, где дожидается своего времени Сад Эдема? Разве его местонахождение не указано в Библии со всей скрупулезностью — так же скрупулезно, как ешива на карте у Гавриэля? Разве Шули не может взять и съездить к рекам, вытекающим из Эдема, — на берега могучих Тигра и Евфрата, указанных на Google Maps под теми же именами, которые дал им Бог?

Но если Бог не намерен позволять, чтобы кто-то из Его слуг успешно добился своего — если kaddish.com представляет собой персональный Эдем для Шули, земной рай, откуда Шули, опорочившего себя, спровадили совершенно справедливо, — то этот рай, совсем как другой Эдем, будет прятаться от него на самом видном месте.

Он знает, что следовало бы вернуться в отель, забрать паспорт и одолженный у Навы рюкзак и безотлагательно улететь домой. Он мог бы сделать ставку на милосердие Давидоффа и уже сегодня снова войти в класс. Шули мог бы выложить всю правду, без утайки поведать о своих оплошностях — давнишних и новых. Кто не посочувствовал бы ему, оказавшемуся в такой беде?

Шули взбирается по дальней лестнице и идет по улице дальше, в гору, к отелю. Когда он добирается до самой высокой точки мидрахова [90] Мидрахов ( иврит ) — пешеходная улица, пешеходная зона. и следит украдкой за всеми этими счастливыми людьми, деловито спешащими по вымощенной булыжником улице, когда ветер приносит смех старшеклассников, шатающихся туда-сюда, и восхищенные возгласы туристов, открывающих для себя то, что до них открывали невесть сколько раз, Шули думает, что ему тоже было бы полезно исчезнуть, ненадолго сделаться невидимкой среди этой публики.