Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Приплясывая, она спустилась до заваленного входа в пещеру и издали убедилась в том, что все выглядит вполне естественно, кроме трех камней, которые они ночью положили не той стороной вверх: на их поверхности были земля и корешки… Она исправила огрех, посадила между камнями кустики тимьяна и великолепный куст можжевельника, за которым поднялась на гряду, расположенную выше. А уходя, несколько раз оглянулась, чтобы проверить, насколько натурально смотрится дело ее рук: это место ничем не выделялось среди прочих, ничто в нем не притягивало взгляд.

Она отправилась к бассейну таким быстрым шагом, что Бику, погоняющая стадо, перестала за ней поспевать: Манон не терпелось узнать, вернулась ли уже в деревню вода, как предсказал ее сообщник, а еще она думала о том, что, может быть, увидит его там.

Он и правда был там – сидел на закраине бассейна, свесив в него ноги, и вглядывался в большую цементную емкость, уже успевшую потрескаться. При виде Манон он проговорил:

– Вода еще не вернулась. Интересно почему… Скоро девять часов…

Манон спрыгнула в чашу бассейна, встала на колени и приложилась ухом к трубе.

Бернар любовался грацией и точностью ее движений, ее изяществом, но не тем, что присуще барышням, а тем, что отличает белку или горностая.

Она долго вслушивалась.

– Ничего не слышу. – С этими словами она ухватилась за закраину, подтянулась, вылезла из бассейна и подошла к нему. – Вы думаете, она вернется? – тихо спросила она.

– Думаю, да, если только узкий канал, по которому вода поступает в бассейн, не перегорожен обломками пробки, которую я разбил… Возможно, если на пути воды попался сифон или целая система сифонов поменьше, из-за слишком низкого нынешнего уровня воды они не срабатывают, но как только уровень поднимется, вода снова потечет до бассейна, как и раньше.

– Меня мучает одна мысль: а если вода вернется только после крестного хода?

– И что с того?

– А то, что они решат, что это святой сотворил чудо.

– За это ему поставят три дюжины свечей, а господин кюре не преминет воспользоваться этим для наставления неверующих на путь истинный!

– Да, но когда я пойду на исповедь…

– Исповедуются только в своих грехах, а вы избавились от своего, вернув деревне воду… И потом, нам сейчас так не хватает чудес: было бы не по-христиански отказаться от чуда, если оно может случиться… – Он взглянул на свои часы. – Нынче утром я не могу остаться с вами, я должен присутствовать на погребении Уголена. Оно назначено на десять…

– Будет отпевание в церкви?

– Нет. Кюре сказали, что он упал с дерева, тот сделал вид, что поверил. Но явились жандармы, и он обо всем узнал… несмотря на это отпевание состоится, на кладбище.

– Тем лучше для него! – промолвила она.

– Этим его не воскресить.

– В этой жизни – конечно, но, может быть, ему уготована другая?

– Да будет так! – воскликнул учитель и поднялся. – А если вода никогда не вернется?

Манон пожала плечами:

– Это будет знаком того, что Боженька признает мою правоту…

Она ушла и вернулась к бассейну во второй половине дня; по пути туда, добравшись до каменной гряды, возвышающейся над долиной, она увидела вдали небольшую процессию: четыре или пять мулов в сопровождении пяти или шести мужчин везли бочки. Она спряталась за кустом дрока. Куда направляются эти люди? И вдруг ее осенило: вода источника уже стала поступать в бассейн, но до деревни еще не добралась, и они направлялись к бассейну, которого она со своего места не видела, чтобы набрать воды. По мере того как они приближались, она первым делом узнала панаму господина Белуазо, затем Филоксена, после Анжа-фонтанщика и низенького Кабридана. Учитель тоже был там, его заслоняли мулы, он разговаривал с Памфилием, у которого в руках был глазурованный кувшин.

Она спустилась, по-прежнему прячась за кустами дрока, до края гряды, чтобы можно было видеть бассейн: он был совершенно пуст, как и накануне; ей пришло в голову, что все эти люди будут страшно разочарованы, однако они не выказали никакого удивления и стали выливать содержимое бочек на раскаленный цемент, потрескавшийся под лучами палящего солнца…

– Мы опоздали! – только и сказал мэр. – Придется заново штукатурить.

Под мышкой у него была зажата бутылка, он открыл ее, Кабридан раздал стаканы, которые принес с собой в плетеной корзине, они уселись кружком под фиговым деревом. Памфилий, не выливший содержимое своего кувшина в бассейн, принялся разбавлять абсент, тонкой струйкой, со знанием дела, вливая в него воду.

Как и полагается, за выпивкой речь зашла о насущном. Кабридан расстроенно объявил о том, что решил завтра же отвезти жену к родне, в Буйадис, потому как ей подходит срок рожать.

– Дитё – это вам не турецкий горох: тут без воды никак не обойтись… – оправдывал он свое бегство, – и, если вода не вернется, я тоже переберусь туда: у наших кузенов большие плантации ранних овощей, они не раз предлагали мне выращивать их вместе с ними… К тому же они бездетные…

Клавдий заявил, что рассматривает вариант переезда в Ла-Валентин, чтобы стать компаньоном Пампета, мясника-колбасника, который из-за ревматизма не справляется с обслуживанием всех своих клиентов.

– Так что же, выходит, в деревне никого не останется?! – огорченно вскричал Анж.

– Останутся старики, – отвечал Клавдий, – а старики – скряги, да и зубов у них нет, мяса они не едят…

Филоксен пессимистически высказался в том духе, что не стоит строить иллюзий: родник окончательно умер и деревня вынужденно обезлюдеет.

– Вопрос денег для меня не имеет значения, – говорил он, – при моей пенсии и сбережениях я как-нибудь проживу, был бы табак… – Он повернулся к Бернару, который не казался встревоженным. – А вы, господин Бернар? Что скажете? Если молодые пары уедут, то детей не останется… Мы с таким трудом добились открытия этой школы… Если детей будет недостаточно, ее, пожалуй, и закроют!

– Ну я-то на службе, и вам известно, что в прошлом году я отказался преподавать в Сен-Лу… Не здесь, так в другом месте; возможно, даже получу повышение!

В его голосе сквозила веселость. Манон бесшумно покинула наблюдательный пункт и поднялась в Ле-Плантье; она шла быстро, опустив голову, по пути срывая веточки можжевельника и стебли фенхеля.

Новость о катастрофе произвела огромное впечатление на жителей деревень Ле-Зомбре и Руистель: под угрозой оказались и источники, снабжавшие водой эти две большие деревни; опасность пробудила в крестьянах набожность. Вот почему соседи, не слишком любившие «бастидцев», делегировали на их крестный ход своих представителей, чтобы те обратились к небу с просьбой вернуть воду и не наказывать так жестоко и без того засушливый край.