Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

— Это правда, Герберт, — сказал Гвидо в желтой рубашке. — Чарли не загибает, с ума можно сойти, какие груди!

— Откуда ты это знаешь? — спросил прыщавый Герберт в рубашке с райскими птицами, носивший сильные очки.

— Дурак, потому что он их видел!

— Где? Когда? Она ведь появилась здесь всего неделю назад.

— Я видел их при измерении давления. Чарли видит их три раза в день.

— Как это — три раза в день?

— Потому что у меня всегда повышенное давление, — сказал Чарли. — Три раза в день приходит Лилли и измеряет давление. Я лежу на кровати, она наклоняется надо мной совсем низко. При этом полы ее халата расходятся.

Очки Герберта запотели. Он протер их об рубашку с райскими птицами. Щурясь, он спросил:

— Почему она не приходит ко мне?

— Потому что у тебя давление в порядке и измеряется от случая к случаю. Лилли назначена для таких, как я.

— Наплевать! — сказал Герберт и снова надел очки.

— Я мог бы, конечно, для тебя это устроить, — сказал Чарли.

— Ты можешь… как?

— Гвидо несется к Лилли и кричит: «Чарли лежит на полу, и у него сильно болит голова!». Она немедленно придет.

— Откуда ты знаешь, что она немедленно придет?

— Это ее обязанность. Я же могу умереть, не так ли? Ты будешь стоять вот здесь! За моей головой, когда она опустится рядом со мной на колени. Будешь смотреть на нее сверху вниз и все увидишь.

— Сомневаюсь.

— Сомневаешься! Ну, мне-то все равно.

— Нет, пожалуйста, ложись. Я должен это увидеть! Я ведь не знаю, сколько мне осталось жить. Ложись! А ты, Гвидо, беги!

— Не торопись, Герберт, — сказал Чарли, — не торопись! Сначала деньги.

— Какие деньги?

— А ты хочешь получить это задаром?

— Сколько?

— Пятьдесят.

— Пятьдесят шиллингов? Это слишком много!

— Как хочешь.

— У меня только двадцать.

— Ничего не поделаешь…

— Может быть, двадцать пять, пять я бы одолжил.

— Одолжи десять! За тридцать я сделаю это — для тебя. Потому что у тебя дела обстоят так, что они не знают, будешь ли ты…

Фабер пошел дальше. Он посторонился, пропуская носилки, на которых санитары переносили только что прооперированного ребенка. Ребенок был еще под наркозом.

Несколько позже, в другой секции здания он оказался у перехода в отделение интенсивной терапии. Здесь хранилась защитная одежда и дезинфекционные средства. Вдруг через дверь с зашторенным верхом он расслышал низкий голос доктора Мартина Белла:

— Теперь Стефан умрет.

Фабер подошел ближе. «Я не должен подслушивать», — подумал он и стал подслушивать.

— Pomozite doktore, Bog ce vam platiti… помогите Стефану, Бог вас отблагодарит, — произнес сдавленный мужской голос.

— Пожалуйста, поймите! — сказал Белл. — Я не могу помочь Стефану. Никто не может помочь. Стефан уже не поправится. Он не может выздороветь. — Белл говорил очень убедительно. — Это очень тяжело, я знаю, но я обязан вам это сказать. Стефан никогда не поправится, Стефан умрет.

— Za Boga doctore… — произнес незнакомый мужской голос. Послышалось рыдание.

— И Бог ничего не может сделать. Это ужасно для вас, но я должен, пока это вообще возможно, еще раз обговорить все с вами.

— A ja sam se tako nadao… я так надеялся, доктор…

— Мы все надеялись. Но это оказалось напрасным. Стефан умрет.

— Boze moj, о boze moj!

«Это сербскохорватский», — подумал Фабер.

— Та kaze profesor?

— Профессор Альдерманн говорит то же, что и я. Поверьте мне! Это ужасно для вас, я знаю, но больше нет никакой надежды. Вы должны это осознать, я прошу вас! — Голос Белла вдруг стал глухим, он откашлялся. — Способ, с помощью которого Стефан сейчас дышит, подавляет мозговую деятельность.

Тихое рыдание. Затем долгая тишина.

— Это очень тяжело для вас, очень тяжело, но совершенно необходимо, чтобы я вам сказал…

— Я должен дать согласие, да…

— …потому что, как только он перестанет дышать, вы могли бы потребовать от меня провести Стефану интубацию…

— Не понимаю…

— Интубация означает, что мы вводим этот шланг через нос в трахею, подключаем его к установке искусственного дыхания и, возможно, еще полдня поддерживаем жизнь.

— Понимаю… za Boga doctore, moj jadni sin… мой единственный сын…

Молчание. Рыдания. Тишина.

Наконец снова заговорил Белл:

— Стефан будет все глубже и глубже погружаться в кому… Он уже несколько раз переставал дышать, а потом снова начинал. Скоро наступит момент, когда дыхание уже не возобновится… и когда это случится, мы ничего не станем делать. Ничего.

Молчание. Рыдания. Затем: «Согласен».

— Благодарю вас. Это лучше для него, поверьте мне! Я вернусь к вам.

Послышались шаги. Фабер отступил как можно дальше в переход. Дверь открылась. Вышел Белл. На минуту прислонился к стене, снял очки. Он выглядел абсолютно измученным. Еще через минуту он снова надел очки и быстро пошел дальше.

Фабер подождал несколько секунд, а затем громко крикнул:

— Доктор Белл!

Врач остановился и повернулся к нему.

— Да? — На его бледном лице появилась улыбка. — Господин Джордан! — Он потряс руку Фабера. — Пожалуйста, извините, что я вас заставил так долго ждать! У нас сегодня столько всего происходит. Ребенок… Стефан… — Белл тяжело вздохнул, — очень болен. Мне сейчас пришлось говорить с его отцом… — Голос не повиновался ему, он закашлялся. — Но сегодня утром у нас была и большая радость. Вы ведь видели, как маленькая Кристель после трансплантации костного мозга в первый раз покинула изолятор.

Фабер молча шел рядом с Беллом по длинному коридору. Они прошли мимо палаты, в которой молодая женщина и лысый ребенок разрисовывали игрушки. Оба были погружены в свою работу.

— Во многих случаях мы можем помочь, — сказал Белл. — Мы полностью излечиваем детей… Посмотрите сюда! — Он остановился перед большой черной доской, на которой были размещены открытки, фотографии смеющихся детей, письма, написанные корявым почерком. На листочке в линейку Фабер прочитал следующие слова:

«Четырнадцать лет назад я была в числе многих детей, которым Вы помогли. Теперь я прочитала книгу Катарины К.».

— Я могу вам дать эту книгу, — сказал Белл. — Мы позаботились, чтобы ее напечатали. Катарина К. вела дневник. Он называется «Мой год в Детском госпитале». У нее был рак. Она поступила к нам после сложной операции в университетской клинике. Ей пришлось пройти долгий тяжелый путь, пережить несколько курсов химиотерапии, год между надеждой и глубоким отчаянием. Все это она описывает простыми словами, так, как это запечатлелось в ее памяти.

Фабер дальше читал текст письма:

«Я встретила Катарину К. в Розендорфе и поняла, что познакомилась со счастливой женщиной. Мы вспомнили госпиталь. Я восхищаюсь всеми: врачами, сестрами и санитарками, которые с такой любовью и пониманием относятся к детям. У меня, слава богу, не было ни одного рецидива лейкемии, и 15 мая 1991 года я подарила жизнь сыну. Его зовут Давид».