Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

«Как это все противно! Неинтересно! О чем я думаю? — И ей хочется плакать. — Скорей бы уже родить, скорей бы оправиться от этой тяжести, от этой тоски… Откуда она?! Что со мной?»

Она смотрит на листья за окном. Перед свадьбой они с Витей посадили в палисаднике четыре березки. Так хотела ее мама, такая же, как и Наташа, высокая, статная, с большими руками и ногами.

— Хочу, чтобы у вас было столько детей, сколько этих березок! — выкрикнула она на свадьбе громким мужским голосом.

«Ну, уж нет! — подумала тогда Наташа со страхом. — Нет! Одного хватит».

— А денег пусть будет столько, сколько листьев на них, на этих березках! — сострил ее отец, и на всех столах загоготали удачной шутке.

Он напомнил о деньгах недвусмысленно, потому что за Наташей Лындин взял хорошее приданое. Летом молодые купили «Жигули» и новую мебель. Они были счастливы. И вот теперь на пятый месяц их семейной жизни выходило, что во время свадьбы Наташа была беременна на четвертом. Об этом сейчас, засыпая на плече у жены и обняв ее, думает Лындин.

«Хорошо, что я женился, — думает он. — Что толку в том, если б я сейчас болтался неизвестно где и непонятно с кем? Для чего вся эта романтика знакомств и случайных встреч? Я поступил правильно!» И он заснул. Ему приснились «Жигули», на их крыше сидела Наташа и говорила ему: «О чем ты думаешь? Как это неинтересно!» И хотела слезть с крыши, а он с ужасом видел, что она, беременная, может продавить кузов!

И опять Наташа толкает его в плечо. Лындин просыпается.

— Не храпи, — говорит она тихо. — Пойди свари мне рисовой каши. Мне кашки хочется.

— Зачем тебе сейчас кашка? — говорит Лындин, не открывая глаз.

— Есть, — говорит Наташа и поворачивает к нему уставшее, недоброе лицо.

— Ну, если ты очень хочешь! — говорит он и встает, но она придерживает его рукой.

— Открой глаза, — говорит она. Лындин открывает. — Нет, я не очень хочу кашки. Я хочу, чтобы ты со мной поразговаривал. — И опять отворачивается к окну. За ним уже брезжит осеннее утро.

«Сейчас заплачет», — думает Лындин и раздражается.

— Ты любишь меня? — тихо спрашивает Наташа, и он чувствует, что плечи ее вздрагивают.

— О-о-о! Начинается! — говорит Лындин, ложится на постель и обхватывает голову руками.

Но плакать Наташе не хочется, она успокаивается и тяжело вздыхает. Лындин лежит, обхватив голову руками, и начинает засыпать. Он вспоминает, как вчера возил Наташу в детскую консультацию и по дороге встретил школьного друга Барбариса. Имени его он уже не помнит. Барбарис и Барбарис. Такую кличку он получил в школе, потому что вечно жевал тянучие конфеты и никогда ни с кем не делился. Барбарис был известным школьным вундеркиндом и жмотом. Теперь он живет поблизости и вчера попросился подвезти его. Барбарис сидел впереди, стукал рукой по сиденьям машины, облицовке, с восхищением смотрел на Лындина за рулем и говорил, говорил, один, не давая ничего вставить или возразить. Он суетился, спешил, давился словами, и тогда Лындин подумал: «Хорошо, что я женился. Иначе бы сидел на его месте и заикался, как он».

Барбарис еще в школе был не таким, как все. Чистенький, умытый, с пакетиком тянучих конфет. Отличник. На него вечно тыкали пальцами, ставили в пример, а ученики толкали, щипали и всячески издевались над ним. А учитель физики всегда говорил о нем с благоговением, млел, когда тот выходил к доске, задавал самые трудные задачи, решения которых не знал никто в классе, и все тупо смотрели на доску, а они с Барбарисом что-то обсуждали, крошили мел, смеялись и писали, писали… Учитель думал, что из него выйдет толк. Но толку из Барбариса не получилось. Не поступил в институт раз, второй, стал попивать, нигде не работал. Не вышло толку. Так считали теперь уже все, кто знал его раньше, потому что физик умер, и к Барбарису привыкли, привыкли и к тому, что его можно встретить в кинотеатре. Он и теперь, Барбарис, не такой, как все. Он особенный. Например, в кинотеатре он любит устроить такую штуку: на последнем сеансе выйти пьяным перед экраном и прочесть лекцию о международном положении. Причем прочесть ее так, чтобы обязательно всем надоесть до смерти, спровоцировать драку, мордобой с выкриками, когда его уже вытаскивают под руки на улицу: «Да здравствуют патриоты Чили! Смерть мировому империализму!» И так далее. Словом, нарывается. Его крутит по городку до тех пор, пока не иссякнут последние капли куража.

Лындин видел Барбариса впервые после свадьбы пьяненького и, помнится, с удовлетворением подумал: «Что ж… Перекушал сладенького в детстве, вундеркинд хренов, теперь остается «горькой» запивать. Теперь начнется. Теперь жди новостей…»

— Вот ты, ты! — Дергаясь, Барбарис стал совать на прощание измазанные в мазуте пальцы в лицо Лындину. — Вот ты умеешь, черт возьми, держать ее, золотую рыбку! Умеешь ее держать за хвост, за жабры! Молодец! Такую невесту отхватил! — И, дергаясь, засмеялся каким-то лающим, неприятным Лындину смехом. — Ты у нас молодец! Я так и думал, что ты этим кончишь! Это не то, что я — «не пришей кобыле хвост!». Ты у нас парень хоть куда!

Лындин был уже не рад, что посадил Барбариса в машину, и хотел, чтобы тот поскорее ушел. Но тот не спешил. На него, похоже, нашло вдохновение говорить. Он открыл дверцу и что-то долго и путано рассуждал о том, что и в его жизни, в жизни Барбариса, и подобных ему тоже есть своя сермяга, свой смысл. Потому что нельзя спать в тридцать лет, потому что нельзя даже дремать в тридцать лет, потому что надо идти вперед, надо смотреть за горизонт!.. И все куда-то надо, надо! Идти, смотреть, спешить! В таком духе. И, дергаясь как припадочный, все время размахивал своими грязными лапами, хватая накидку на сиденьях.

Он так надоел Лындину, что разболелась голова, и был момент, когда нестерпимо хотелось ударить Барбариса по лицу, захотелось выкинуть его из машины. И Лындин пригласил назавтра его к себе на ужин. Он пригласил его только потому, что хотелось как можно скорее остаться одному. Да еще вокруг ездили мальчишки, и Лындину все время казалось, что кто-нибудь из них зацепит за открытую дверцу и поцарапает ее. «Это он сегодня придет! — со страхом понимает Лындин. Кошмар! Что же придумать?!»

Но в голову ничего не приходит, и он засыпает. Теперь ему снятся нескончаемые вереницы машин. Машины, машины различных марок. И в каждой из них сидит он. Потом он видит, что на голове у него, у Лындина, арбуз, он крепко держит его и боится, чтобы тот не упал, а рядом сидит Барбарис и говорит: «Да, ты молодец, Витька! Ты умеешь держать арбуз в руках! Но и стоять на месте тоже нельзя, да? Надо катить его вперед!» Барбарис быстро и ловко срывает арбуз с головы Лындина и бьет о землю, тот лопается — и вдруг… Вдруг оказывается пустым, без мякоти, набитым какой-то чепухой: окурками, пуговицами, фантиками от конфет, какой-то жидкостью, похожей на холодец, подрагивающей и как бы склеивающей всю эту мерзость вместе. И так все это неприятно Лындину, что хочется убежать.