Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

Ладно. Зашла к Дуське, тогда Дуська, корова черная, как смоль была.

— Ну что, Дуся, ухожу я… Нет мне жизни в этом доме, пойду искать в другой…

Кивает она головой: иди-иди, иди, Оля.

— Да мне же жалко-то расставаться, Дуся, с тобой…

— Ну, а что поделаешь, Оля, — кивает мне она, — что поделаешь?

Захожу к быкам, попрощалась, воды им полную колоду налила, они попили, морды повернули, не шелохаются, смо-о-отрят, все понимают!

— Кто же за вами-то ходить будет, кто чистить вас будет, поить да кормить… Милые вы мои!

Молчат. Смотрят. Понимают долю свою. Знают, что Настя-то не любая до скотины, а что делать-то им? Позавязала я им по ленточке на рога. А Дусе целые две, да еще и вплела в холку. Повернулась и пошла. А Настя на крыльце стоит, смотрит, значится, чтобы я чего не украла, может, он, Мишка, послал… Дура баба, что с нее взять. Да и жалко ее. Мишка-то в войну помер, а она после него вон до сих пор одна живет. Да и без детей. Дети нелюбые особливо, в Мишку, только вот если первая — Марья.

Вышла я, калиточку притворила, перекрестилась, плюнула на три стороны, как бабушка учила, и пошла к дяде Павлу.

Прихожу, говорю:

— Дядя, пора ножны, что батя оставил, распаивать!

— А и то правда, — говорит.

Полез куда-то на полати, достал, распаял. В ножнах пять золотых десяток, серьги и кольца. Все золотом.

— На, — протягивает дядя Павел, смеется. — Твое да Ванино. Он и ему ничего не отдаст. Бери половину, а половину я Ване оставлю. Смотри только, чтобы Мишка не узнал. Убьет. И тебя, и меня.

Взяла я кольца, серьги и две десятки золотых, остальное он спрятал. Пошла к Феде показать. Показываю.

— Вот, Федя, мое приданое.

Он говорит:

— Сватать тебя буду от дяди Павла.

— Хорошо, — говорю.

На том и порешили. Иду к дяде Павлу: так, мол, и так, от вас свататься буду.

— Хорошо, — говорит, — сватайся от нас.

Мишка узнал про то, что не от него свататься буду, понял, что слава по Райцентру за ним пойдет, приходит к дяде Павлу, говорит:

— Дам я ее часть, пусть только вернется.

— А я сама не пойду, — отвечаю.

— Ну как хочешь, а я сейчас твое приданое тебе привезу.

Ушел. А я чую, что он придумал что-то поганое. На следующий день сидим у дяди, подходит арба, впряженная быками, в арбе сидит Мишка, достает куль пера, смотрю на перину да на подушки, одеяло коневое и теплое, верблюжье, кофту с юбкой, малы оказались, двоюродным сестрам отдала, гардины в сеточку, ботинки на шнуровке вот аж сюда, под лодыжку. Вносит, на пол бросает, говорит:

— А вот вам и приданое.

— А где ж ты, Миша, денег-то взял, ты ж говорил, что у тебя их нет?

— Так это понятное дело где, — отвечает братик мой. — Дуську зарезал! — и смотрит на меня, улыбается. — Все одно она не ест, не пьет, тебя ждет…

Все. Как отрезало у меня. Смотрю я на Мишу, а его нет. Так и никогда после не было. Даже когда помирал, да Настя прибежала, чтоб я попрощаться пошла… Федя мой уже погиб тогда, Настя плачет:

— Помирает, помирает, приди, простись, просит только тебя…

Пошла я. А бомбили элеватор, маслозавод и мукомольный завод… Вхожу, а он лежит в саду, на панцирной кровати, прямо на сетке, повернул голову в мою сторону, шепчет:

— Прости, Оля.

Я молчу, села. Самолеты гырчат в небе, он опять шепчет:

— Оля, прости.

Улетели самолеты, отбомбились, тихо стало. Он и говорит:

— А вот интересно мне, за счет чего они за воздух цепляются?

— Кто? — спрашиваю я.

— Аэропланы.

— Не знаю, Миша, — говорю, — за что они там цепляются…

Сидим, молчим. Настя вокруг шамором увивается. А мы молчим. Собралась я уходить, вечереет уже. Он шепчет мне:

— Оля, я этой ночью помру.

— Наверное, — отвечаю.

— Оля, хоть чуть-чуть меня жалко?

— Жалко, Миша.

— Прости меня, Оля.

— Прощаю я тебя, Миша, или мы не русские люди. Только вот забыть не могу.

Он прослезился, да и я тоже чуток.

— А я виноват?! Виноват?! — кричит он мне вслед, я уже за палисадник вышла. — Что я видал в жизни той, — кричит, — акромя крови да работы, пота и слез голодных! Чего я видал, зачем вы меня все осуждаете?!

Вышла я на улицу, калиточку притворила, пошла.

— Вернись, Оля! Вернись, Оля! — шумит его голос.

Вот до сих пор в ушах голос. Теперь думаю, надо было вернуться, да посидеть, да проститься по-человечески… По-родственному. Теперь-то я понимаю, когда вон сама трижды бабка, а тогда обида была. За избитую, измордованную жизню мою.

Приехал тогда Федя свататься. Подъехал в новом картузе, хромовых полусапожках. Шумит со сватами:

— Где товар тут у вас, надо поглядеть, у нас купец есть, дорого заплатит.

— Какой купец там у вас, покажьте его.

Выводят сваты Федю мово, мне-то из окошка все видать, говорят:

— Э-э-э, мы думали, тут у вас купец, а он какой-то мухортиком. Нам думать надо, потому как расстроены мы шибко.

А сватами Кучугуры были, оба воженые да брехливые, не перебалабонишь никогда. Это дядя Павел их попросил вместе с Федей. Они же наши друзья, вместе на улицу ходили, гулевали.

Шумят Кучугуры:

— А у вас-то денег хватит? У нас товар дорогой!

Вижу, достает Федя бумажные деньги, стал одаривать сватов. А они ворота еще не открывают, через ворота берут деньги, на солнце смотрят, нюхают те бумажки… Смех тут, народу полно.

— Ну, — говорит Федя, — открывай ворота…

— Эх ты, какой быстрый! — говорят Кучугуры. — Мы пока тебя здесь догола не разденем, чтоб рассмотреть получше, не пустим, в хаты! Может, ты какой бракованный!

А я с дядей Павлом предупреждала Федю и его сватов, что три раза дашь денег, а потом, не уступай, а то все деньги отберут. Это ж Кучугуры! Что тот, что другой — не пойми чего…

— Идите вон на соседние улицы, — шумят, — да там и сватайтесь! Там вон девки кривые да хромые! А у нас первый класс!

Смотрю, Федя со сватами совещаются, растерялись. Потому как еще платить и на крылечке, и в хатах, во всех комнатах… Пока до меня-то дойдут… Так и по миру пойти можно.

Я говорю дяде Павлу:

— Пойдите скажите вы им, Кучугурам, хватит. Пусть ворота отворяют.

А там уже — шлея под хвост! Шумят:

— А-а-а-а! Так и знали мы, что жених-то без денег!

Друзья называются, вместе на улицу ходят.

Ну, что тут делать? Денег-то у Феди осталось мало, я сама-то их считала, перед тем как ему ехать. Что делать? А народу-то страсть! Полная улица! Дядя Павел дает сто рублей, что подарить хотел нам, наверное, дочке своей младшей:

— Давай дуй через забор, к соседям, да чтоб никто не увидал, упаси господи… Да к сватам смотри подойди, а не к Феде, сунь денег… И смотри, чтобы никто не увидал!

Девчонка тут побежала, нам все видать, подходит бочком, бочком… По сторонам, смотрит, только деньги-то сватам, Кучугура-младший орет, блажной:

— Э-э-э! Так дело не пойдет!. Эт вам сродствия невесты денег сувают! Нас не проведешь! Мы — глазастые!