Виталий Москаленко - Райцентр [сборник]

А у дяди пятистенок был красавец. Стали говорить за дом, тогда, помню, и решили покупать. Уехали тогда те трое, да и пронесло лихо. Ушел он с работы своей, взяли мы ссуду, Федя устроился на мельницу, стал получать на себя пуд муки и на нас с Васенькой — пуд. В Поволжье был голод, а мы вдруг зажили. На той квартирке. Федя получал отходы на мельнице, есть чем кормить — купили поросенка. Выкормили, зарезали — купили корову. Нюрку, ту самую… Взялись за хозяйство.

— В шесть рук, — смеялся Федя, показывая на Васю, который во всем помогал, бегал, под ногами вертелся, только мешал.

Как-то приходит дядька Павел, старый, больной был, говорит:

— Ладно, Ваня небось не вернется, так и станет военным, а три червонца у меня лежат, на кой черт они мне. Давайте купим дом, а если Ваня вернется, вы и ему часть от того дома отдадите. Сколько можно побираться по чужим хатам? Пойдемте, я справный дом присмотрел.

Пошли. Выходим на улицу Народную, вот теперь где живу, стоит он… Ну, я как увидала, так и поняла, здесь мне жить, здесь умирать. А деньжат-то все одно не хватает! Нет! Куда там! Такой домина, да участок семнадцать соток! Как-то ночью просыпаюсь, кто-то ворчит, смотрю, Федя ходит по хате, считает что-то, на бумажку пишет. Говорит вот так сам себе: это продать, то продать… И на бумажку пишет.

— Эх, опять не хватает!

Ну, а тут и хозяин нас стал выкуривать: мол, корову завели, свиней, так не договаривались, уходите или платите больше.

— Ну что, — говорит Федя, — покупаем хату?

— Покупаем, — говорю.

— Разденемся догола, — говорит. — Опять нищими будем.

— Разденемся, — я ему говорю, — да нам есть что показать.

Он меня на руки подхватил и ну целовать.

— Ладно, — говорит, — ружье продам, шинель продам, сапоги новые продам…

Замешкался, я вступаю:

— Костюм, что венчались, продам, одеяла теплые продам, ботинки со шнурками, что под щиколотку, — продам!

Он вот так на меня смотрит, тихо говорит:

— Вот оно — сокровище мое, а укрываться чем будем?

— А то я не укрою тебя и не согрею, — говорю я ему, смеюсь.

Он и говорит тихо мне:

— Вот, Оля, запомни. Это и есть — счастье.

Продали все. Веришь, заголились так, что в хату ту нашу вошли, а по ней мыши шр-р-р, шр-р-р. Ну, тут нашей Стрелке раздолье! Быстро шороху навела, переловила всех. Большая мастерица была по мышам, лучше любого кота ловила.

Дом из трех комнат состоял, в одной жить стали, в две другие пустили квартирантов. Две монашки одеяла стегали. За первый месяц состегали по одеялу, за квартиру расплатились на полгода вперед, мы и духом воспрянули.

Я тут же посадила квочку, цыплят, пока лето, вывела, к зиме куры подниматься стали. Купила на базаре поросенка, принесла, а он крученый. Из мешка выпустила его во дворе, а он крутится на месте. Черт его увидит там на базаре, в мешке… Я его обратно на базар, продала, пока Федя не видал, а то смеяться будет, купила другого — назад, так он про того поросенка и не знал. Вырос у нас к декабрю кабан по пояс, зарезали — двух бычков купили. Ну, и зажили чуть-чуть. Тут тебе и корова, и быки. Лошадь через год купили. Хорошая лошадь была у нас! Родила я ему Галю, усадьба теперь у нас большая — семнадцать соток, картошки до ста ведер нарывали. Перешел Федя работать на консервный завод, варил томаты, делал цукаты из тыквы. Стал получать деньгами хорошо, стахановцем стал, работал много, не бегал от работы, а когда он от нее бегал-то? Совсем повеселело… Зажили. Стал мне Вася помогать. Большой уже — двенадцать лет скоро. Вася Галю нянчит, я как барыня по двору хожу, всего у меня много, вишню посадили, яблони посадили, варенье варим, огурцы солим. Тут и купил Федя малюсеньких таких яблочек — китайских, говорили. А еще называют их райскими яблочками. Купил, посадил, но не прижились они — померзли. Он опять чуть ли не к самому Мичурину поехал, опять привез, опять посадил, в другой раз они померзли. Он по третьему разу их посадил, прижились. И вот так вокруг всего дома — цветет китайка — яблочко райское! Дух — никто мимо пройти не может. Чуть что — останавливаются, шумят через ворота:

— Оля, да чем это у вас так хорошо пахнет-то?

— Райскими яблочками, — отвечаю я им.

Отцвели они, яблочки те, только-только стали завязываться, поехали мы в Кобылинку за лесом, а то чуток похилилась наша хата с одного края. Поехали за лесом, привезли поздно, темно, под воскресенье, сбросили на землю да спать легли, завалились. Утром братья должны прийти, лес помочь перекидать. Вдруг под утро Федя как подскочит, говорит:

— Плохо мне, Оля.

— Чего тебе плохо, Федя?

— Мы, — говорит, — в лесу ничего не забыли?

— Нет, ничего.

Лег, лежит, молчит, не спит, чую. Опять встал, закурил, ходит по хате, а уже так развидняется, ушел куда-то, вернулся.

— Ты где был? — спрашиваю.

— Да не с дитями чего? Посмотрел, — говорит.

— Ну?

— Да нет, не с дитями…

Сидит на табуретке посереди хаты, руки под мышки засунул, качается, стали мы с ним за нашу жизнь говорить. Он начал. Сначала я его уложить хотела, он ни в какую. Сидит в центре хаты как помешанный, бормочет что-то. Я в слезы.

— Федя, что с тобой, может, за фельдшером послать?

— Не надо ничего, — говорит. — Не в теле мне плохо. Душа болит.

Стали мы с ним говорить про то, как жили, как будем жить… И все он говорит, а я как бы слушаю его. И не пойму: что такое? Почему мы как сказились оба. Я-то уже Мишей беременная была, спать-то не слишком спала… Он устал, но не спит! Все говорит про то, что жизнь хорошо прожили, шутка ли сказать, четырнадцать лет — и ни одной склоки, ни ссоры. Говорит, мол, Васе образование обязательно дать надо.

— Обязательно! — и вот так рукой делает.

Я слушаю, соглашаюсь во всем с ним, киваю, а сама думаю: какой-то у нас с ним плохой разговор. А он опять за старое.

— Гале, — говорит, — прививки сделать надо, а то чтобы, как у тебя, оспой побитое лицо не было.

Я соглашаюсь, киваю, он:

— Родится парень, назови Мишей.

Ну, я не перечу, да и спать-то уже хочу. Тут он и говорит:

— Эх, дом поднять на фундамент не успел!

Тогда я как зашумлю на него:

— Ты чего это отпеваешь себя, а?! Что случилось? — И ластиться к нему: — Федя, Федя, Федя…

Встали мы, тут и братья младшие его пришли, Кучугуры тут же… Пришли помогать нам. Разложили лес под навесом, частью просмолили, часть на доски пойдет, а пока отдельно, сушить. Ну, к полудню управились, сели обедать. Федя говорит:

— А где у нас водочка была?

Чудно мне, что он за водку вспомнил… В жизни не пил. Пошла в погреб, несу. Вот так вот из погреба поднимаюсь, а ноги меня не несут. Я толкаюсь, а на месте стою. Что такое?! Вылезла кое-как, смотрю, все в кучу вокруг стола сбились, стоят. И Кучугуры, и братья, и Федя мой там же… Братья его молодые вытянулись, как задеревенели. Я к ним иду, водку несу, а они на меня смо-о-о-отрят вот так, не мигают. Я оборачиваюсь, за плетнем почтальонша плачет, сука, ни одной весточки никогда доброй не принесла! И сейчас обхожу ее, боюсь. Стоит, плачет, на меня смотрит.