Олег Хлебников - Заметки на биополях [Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве] [сборник litres]

Кстати, мне кажется, Александр Петрович немного ревновал меня к Самойлову. Во всяком случае, однажды, узнав, что я накануне встречался с ДС, Межиров сказал: «Ну что Самойлов! Это же просто такой умный Л.».

А Самойлов, высоко ставя Межирова как поэта, раздражался на него как на человека и высказывался порой о нем очень резко.

И еще о ревности. Никогда не забуду неожиданных и раздраженных слов Евтушенко: «Ваш Межиров…» И они повторялись раза три-четыре – почти без повода…

Да наш Межиров, наш!

Он был как будто заброшен в наше время из 60-х, где глотнул глоток свободы, навсегда оставшийся в его легких.

В 70-е годы Евтушенко мне казался символом, легендой, именем явления, кем угодно – только не живым человеком из плоти и крови. И удивительным было, что он, такой легендарный, живет где-то рядом с нами. Вот сейчас можно убедиться в правильности моих тогдашних, хотя и слишком преждевременных ощущений…

Познакомил меня с Евтушенко его старший друг Александр Петрович Межиров.

О, у них были многолетние близкие и сложные отношения. Например, после грандиозного успеха Евтушенко во время чтения поэмы «Братская ГЭС» в переполненном зале в Братске, где молодые мамы протягивали поэту своих младенцев для благословения, Межиров подошел к нему и, заикаясь, сказал: «Ну т-теперь, Женя, п-понимаешь, что ты не п-поэт?» И еще говорил (мне, например): «Будь Женя хоть на несколько сантиметров ниже ростом, уже не было бы т-такой славы!»

Но тот же Александр Петрович повторял как мантру, что лично знаком только с двумя настоящими поэтами: Слуцким и… Евтушенко.

Главное, что Межиров при всех хитросплетениях отношений Женю любил. Как и Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Булат Окуджава да и вообще практически все поэты фронтового поколения. С какой теплотой в голосе Самойлов говорил о вроде бы неблизком ему по поэтике и творческому поведению Евтушенко!

Их покоряла широта его натуры и отзывчивость.

Знаю от Юрия Владимировича Давыдова, одного из лучших наших исторических писателей, как ему помог Евтушенко.

Юрий Владимирович развелся с женой, оставив ей как благородный человек квартиру. Мыкался по комнатам и дачам друзей. Евтушенко об этом узнал и написал письма в секретариат Союза писателей СССР и Мосгорисполком – о бедственном положении выдающегося писателя Юрия Давыдова, которого – единственного! – высоко ценил сам Михаил Шолохов. Письмо содержало просьбу о немедленном предоставлении Давыдову квартиры. И получилось!

Однажды, встретив Евтушенко и горячо его поблагодарив, Давыдов спросил: «А что, меня действительно читал и ценил Шолохов?» – «Ты что, с конки упал?!» – примерно так ответил изобретательный и хорошо знавший конъюнктуру Евгений Александрович.

Кстати, и мне он помогал. И не один раз. В частности – с переездом в Москву из Ижевска, где я тогда жил и чувствовал себя красной тряпкой для упертого быка местной партийно-гэбэшной власти. В общем, надо было уматывать – куда ж еще: «В Москву! В Москву!» А как? Для того чтобы получить право на обмен квартиры, тогда необходимо было иметь приглашение на работу в Москве, а для получения работы в Москве нужно было иметь московскую прописку. Замкнутый круг. И вырваться из него мне помог Евтушенко – опять же политически грамотно составив свои письма в СП СССР и Мосгорисполком.

С тех пор я не раз оказывался вместе с Евтушенко в разных писательских поездках. Однажды – в Иркутскую область, где состоялся I Международный фестиваль поэзии на Байкале, организованный сибирским поэтом Толей Кобенковым.

Что я помню из тех дней:

– наш визит к иркутскому губернатору, на встрече с которым Евтушенко настоятельно требовал давать больше денег на культуру;

– оглушительный успех Евтушенко на всех выступлениях;

– привезенного им из Штатов популярного там рэпера в ковбойской шляпе;

– но главное – наш приезд на станцию Зима, родину Евгения Александровича.

Дом, где Евтушенко родился, тяжело зимующие зиминцы постепенно разобрали на дрова. Но потом вдруг устыдились и воздвигли новый, похожий на прежний, и даже побольше. Вот там Евтушенко и замыслил, а к нашему приезду воплотил – Музей поэзии (который, и тогда уже было понятно, станет Музеем Евтушенко).

На встречу с нами пришли практически все жители станции Зима, включая старушек, детишек и еще державшихся на ногах алкашей.

Евтушенко вышел на крыльцо дома, как на сцену. Я остался среди зиминского народа во дворе. Стоявшая рядом со мной старушка в классически повязанном беленьком платочке проворчала: «Вот ведь, гулял со мной, а теперь даже не признает!»

Тот, кто не признал, стоял на крыльце и говорил о своей любви к землякам. А потом вдруг запел песню на свои стихи, которую большинство уже давно и до сих пор считает народной: «Ах, кавалеров мне вполне хватает, / Но нет любви хорошей у меня…» И это почему-то было до слез. Хотя, казалось бы, что мне проблемы девушки, озабоченной нехваткой чего-то большого и чистого?!

Но тут еще – и временами срывавшийся, беззащитно искренний голос Евгения Александровича, и эта старушка в белом платочке рядом, и какие-то детские воспоминания о застольных песнях…

Вообще же ко всем выступлениям Евтушенко относился крайне ответственно. Договор на свои вечера с Политехническим (в свой день рождения) он заключил на 25 лет, и, когда последней для него весной 2017-го понял, что не сможет соответствовать, позвонил продюсеру и извинился за это. Он никогда ничего не забывал и не хотел (может, и не умел) подставлять людей, от него зависящих.

…Потом, по возвращении из Сибири, я как-то попросил Евгения Александровича спеть его народную песню за нашим столом в Переделкине. Он спел, и я заметил, как повлажнели глаза не только у меня, но и у других…

Отдельно помяну добрым словом сам этот стол. Мы за ним не только выпивали-закусывали. А еще, например, посредством этого стола (изначально теннисного, а потом приспособленного под другие нужды) играли как раз в теннис.

Однажды пришел Евтушенко, в привычно павлиньем прикиде, и изъявил желание сыграть со мной.

ЕЕ играл неплохо, но сначала все же проигрывал. Потом собрался, раскраснелся, вспотел… В общем, дошло до тай-брейка. И тут я почувствовал, что не могу сопротивляться этой его бешеной воле к победе, этому напору моего противника, не привыкшего проигрывать.

Было в то время Евтушенко за шестьдесят.

Кстати, ЕЕ минимум два раза в год, зимой и летом, надолго приезжал в Переделкино. Да еще и постоянно гастролировал по всей России, сам называя эти выступления концертами – и вправду: то с Михаилом Задорновым зажигал, то и без него актерствовал, читая тексты и временами даже приплясывая или срываясь на пение. Вообще читал он стихи, как старательный школьник, «с выражением», налегая на содержательные, а вовсе не музыкальные акценты – может, его мама-актриса еще в детстве так научила?.. Или аукнулись стадионы шестидесятых…