Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 2

Ю.П.Любимов вспоминает, что Эрдман неоднократно говорил ему: «Юра, ваш Высоцкий — чёрт знает что! Я знавал в жизни многих поэтов, — (он был знаком с Есениным, Маяковским, в общем, это была ещё вот та гвардия) — многих я знавал поэтов, у которых были блёстки гениальности. Но всё-таки я понимал, как они работают. Как работает ваш Высоцкий, я понять не могу».

Когда мы с ним снимались в «Хозяине тайги», мы жили в одной заброшенной избе. Там дворов двести. Это была его «Болдинская осень»: он очень много там написал, в том числе и «Баньку». У меня на парижском диске, который он мне подарил, надпись: «Валерию Золотухину, соучастнику «Баньки»…

Почему так? Я несколько слов скажу. Он — днём снимается, ночью пишет. Огромная, — сто пятьдесят свечей или больше — лампа горела, окна всё же оборудованы, без ставен, без занавесок… Он пишет, а в крапиве, в бурьяне — народ лежит… А я не снимал милицейскую форму. И поскольку они меня не знали, они думали, что я приставлен к нему для охраны. Ну, зная, что милиционер в хате, они, значит, тихо-тихо лежат и наблюдают. Уж я это потом обнаружил. А ребятишки ко мне часто подходили и говорили: «Дядя милиционер, нельзя ли посмотреть живого Высоцкого?». Ну, я сначала как-то не решался… Человек работает, чего я его буду дёргать? Потом решился: «Знаете что, несите молока. Молока принесёте — покажу».

Они принесли молока — один раз, второй раз… Володя говорит: «Ну что ты, Золотухин, развёл молочную ферму эту?» А у нас подпол был, и я спустил туда это молоко — про запас. Но потом стал думать: не дешевлю ли с молоком, чёрт возьми? Может, брать самогоном? Мне-то его не давали, я в милицейской форме.

Ну, это всё, конечно, из области шутки, юмора, но я думаю, что и не может Володя без этого вообще существовать.

Вот теперь о «баньке». Он из меня, когда мы с ним познакомились, зная, что я колхозник, всю «колхозную прелесть» вытягивал. Всё про жизнь я ему рассказывал, как в колхозе там у нас живут, как косят, как пашут — вообще чем мы занимаемся там. И он потом уже признавался, что несколько песен написал — «Письмо на выставку», «Письмо с выставки» — на крестьянскую эту тему. Его внимание к разного рода человеческой деятельности было поразительно.

Вот однажды сплю я себе на раскладушке, а он сидит, работает. Вдруг — толкает. Растолкал меня, говорит: «У вас в бане… Во-первых, что такое баня по-чёрному, по-белому?». Я ему, значит, растолковываю, что такое баня по-чёрному, куда дым по-чёрной, куда по-белой… Если белая баня, то в трубу, если чёрная — сразу всюду… Каменка…

«А на чём паритесь?» Я говорю: «На полке». Он: «На полке… Значит — иди на полбк, да?» Я говорю: «Да!» — «И на полбке парься?» — «Нет, — говорю, — на полке». — «А я, — говорит, — написал «на полбке». Я говорю: «Ну, раз написал, так куда ж теперь денешься?».

Так оно и вошло в песню, так и звучит на пластинке:

13 июля. Мы играем в 217 раз «Гамлет». Очень душно. И мы уже очень устали — конец сезона, недавно прошли напряжённые и ответственные для нас гастроли в Польше. Там тоже играли «Гамлет». Володя плохо себя чувствует, выбегает со сцены и глотает лекарства. За кулисами дежурит врач «скорой помощи»… Во время спектакля Володя часто забывает слова. В нашей сцене с Гертрудой после слов Гамлета «Вам надо исповедаться», тихо спрашивает меня: «Как дальше — забыл». Я подсказываю, он продолжает. Играет хорошо. В этой же сцене тяжёлый занавес зацепился за гроб, на котором я сижу, гроб поехал, и я очутился лицом к лицу с Призраком отца Гамлета, которого я не должна видеть по пьесе. Мы с Володей удачно обыграли эту «накладку». В антракте поговорили, что «накладку» хорошо бы закрепить, поговорили о плохом самочувствии и о том, что — слава Богу — можно скоро отдохнуть. Володя был в мягком, добром состоянии, редком в последнее время.

Всё, что сейчас пишут о Высоцком, будет, наверное, неполным. Потому что понадобится время, чтобы со стороны оглядеть, разобрать и оценить наше поклонение, а Володя был одним из самых ярких его выразителей.

В начале 60-х годов все мы начинали очень весело и беспечно. Весело карабкались по гладкой стене искусства, кто-то срывался, кто-то удобно устраивался на выступах достигнутого. Но те, кого природа одарила талантом, продолжали карабкаться по этой стене, которая не имеет конца — этот путь бесконечен — где край? Иногда не хватало физических сил, и люди срывались. Он терял друзей: Гену Шпаликова, Василия Шукшина, Ларису Шепитько… Но это было потом, а начало было лёгким и прекрасным.

Я вспоминаю Володю, когда он пришёл в наш только что организованный театр на Таганке. Он стоял на лестнице после спектакля «Десять дней, которые потрясли мир», стоял с неизменной своей гитарой и пел недавно сочинённую песню «На нейтральной полосе цветы»… Мы бежали мимо, торопились по своим делам, не останавливаясь, а он стоял и пел. Пел — просто от хорошего настроения, от молодости, от здоровья, от надежды, от лёгкой влюблённости, оттого, что не петь не мог. Мне тогда не могло прийти в голову, что у Володи будет такой яркий и трудный путь. Мы все бежали, спешили тогда, не очень оглядываясь друг на друга. Это потом Володя напишет: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…».

Когда мы стали взрослеть, подходить к профессии серьёзнее, вернее, стали что-то постигать в ней, у Володи это совпало с большими, серьёзными работами в театре. Он прекрасно сыграл Хлопушу в есенинском «Пугачёве», брехтовского Галилея, стал репетировать Гамлета…

Гамлет — роль, требующая от актёра полного самовыражения, отточенного профессионализма, глубоких человеческих качеств и точного адреса во времени. За десять лет, прошедших с премьеры, я видела, как менялся Володя в этой роли, рос и профессионально мужал, взрослел человечески, вырастал в крупного актёра, за плечами которого стояло Время. Начинал он в Гамлете с узнаваемых мальчиков 60-х — в джинсах, с короткими крепкими шеями, спортивной, взрывной пластикой — для которых не существовало вопроса «не быть» — а был только ответ — «быть»… а закончил эту роль мудрым философом, с душевной болью, с неразрешимыми вопросами, с глубокой ответственностью перед временем и людьми.

18 июля. Опять «Гамлет». Володя внешне спокоен, не так возбуждён, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя, в сцене «мышеловки» опять убежал за кулисы — снова плохо с сердцем. Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота. Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряжённо. Впрочем, они в лёгких, летних одеждах, а на нас — чистая шерсть, ручная работа — очень толстые свитера и платья. Всё давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Кто-то сказал: «Фронтовые условия». Я пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть ещё раз». Никто даже не засмеялся, только Володя вдруг остро посмотрел на меня: «Слабо, говоришь. А слабо!». Понимая, что это всего лишь «слова, слова, слова…», но зная Володин азарт, я на всякий случай заслоняюсь: «Нет, Володя, сыграем 27-го»…