Михаил Рицнер - Гудбай, Россия

По воскресным дням сауна была открыта и для сотрудников больницы, хотя это было уже «злоупотреблением» служебным положением. Вроде бы все были довольны, кроме заместителя заведующего облздравотделом Бурштейна, которому не давали покоя «неприкасаемый» главный врач и «особый статус» больницы. Он, узнав, что произошло с моргом, стал регулярно писать мне письма и требовать восстановить морг. Я на них не реагировал, от чего он накалялся все больше и больше. После моего перевода в академию и отъезда в Томск он все-таки добился своего. Больные лишились саунотерапии, а больница содержала закрытым морг — на случай войны.

Сотрудники больницы быстро росли профессионально. С первого года работы мы поставили в больнице и научные исследования, в которых участвовали многие врачи. Речь идет о семейных исследованиях эпилепсии (д-р Л. Тойтман), алкоголизма (д-р А. Рыжик) и других работах. Некоторые из наших публикаций стали хорошо известны среди специалистов страны. Кир Гринберг (Институт медицинской генетики АМН СССР) помог нам поставить анализ хромосом. Некоторые реактивы присылал профессор Владимир Вертелецки из Алабамы (США), с которым я познакомился на конгрессе генетиков в Москве.

Сексот — секретный сотрудник, «подсадная утка». В СССР все учреждения, фабрики, заводы, больницы и школы страны имели кураторов КГБ и сексотов, или доносителей. Нашу больницу курировал молодой капитан Георгий, или Жора. Когда он впервые появился в моем кабинете, на нем был гражданский костюм без знаков различия. Выглядел он симпатичным и интеллигентным человеком, весьма уверенным в себе. Мы были примерно одного возраста. Он вежливо вел беседу, разъясняя мне свои функции. В какой-то момент он сказал:

— Я буду просить тебя принять на работу несколько медсестер. Мы должны иметь информацию «изнутри», ну ты понимаешь?

— Но я отбираю лучших из лучших, — пытался я прояснить ситуацию и не зная, как на это реагировать. — Они могут и не подойти нам.

— Поверь мне, они подойдут и будут стараться. Кроме того, мы оказываем тебе доверие, посылая их к тебе «в открытую».

Хотя я знал, что у КГБ везде есть глаза и уши, мне было крайне неприятно, что теперь я буду косвенно способствовать их внедрению в коллектив больницы. Вместе с тем я также знал, что выбора у меня нет. После ухода Георгия я рассказал главной медсестре Дине Коленбет о том, что среди ее медсестер будут сексоты.

— Вы мне их покажите, когда примете на работу, — сказала Дина, ничуть не удивившись, — мы с ними разберемся…

На том и порешили. В последующие месяцы пришли две молоденькие медсестры «от Георгия». Я их отправил к Дине и забыл про них. Через полгода, вспомнив эту историю, я спросил Дину, как они работают и где. «Они обе уволились по собственному желанию, — был ответ. — Им не хватило опыта для работы в нашем коллективе». Дина загадочно улыбнулась.

В 1981 году больнице исполнилось пять лет, и я почувствовал, что я не в ладах с самим собой. Я задумался над недавним прошлым и спрашивал себя, как мне дальше жить. Строители давно сдали все объекты, все отделения принимали пациентов, сложился коллектив больницы. Может показаться странным, что такие вопросы ставил себе не зеленый юноша или начинающий врач, а 34-летний врач, руководитель больницы и исследователь. Я не был биробиджанцем, не родился здесь, только учился в колледже. Особой привязанности к городу не испытывал, а распределение после окончания института воспринимал как ссылку. Во врачебной среде я казался выскочкой или пришельцем («молодой, кандидат наук, амбициозный — и вдруг главный врач»). Поэтому на меня смотрели с удивлением, а кое-кто — с раздражением и даже завистью. Я просто не обращал на это внимания. Когда новая больница стала завоевывать авторитет, мнение коллег обо мне изменилось. Однако я все чаще стал задумываться над тем, как бы мне оставить должность главного врача. Причин было несколько, но главное — это то, что мне нужна была академическая среда, научная лаборатория, библиотека, студенты, лекции и семинары. Кроме того, я не испытывал потребности иметь «власть над людьми». Этот наркотик на меня не действовал. Повседневное общение с партийными и советскими работниками в решении многих повседневных проблем больницы отупляло меня. Иногда становилось просто невыносимым. «Так не может дальше продолжаться, — сказал я себе, — мне надо вернуться к моему первоначальному плану: лечить — учить — исследовать». В конце июня 1981 года, когда я проводил планерку с заведующими отделениями больницы, мне позвонил профессор М. Е. Вартанян из Москвы…

Все годы биробиджанской «ссылки» я не упускал возможности поучиться: ездил на стажировки в московские институты, участвовал в Международном конгрессе генетиков (1978), во всесоюзных школах молодых ученых — генетиков и психиатров (1979, 1981), обсуждал свои результаты и планы с учеными страны. И, таким образом, я накопил опыт не только невропатолога, психиатра, генетика, главного врача, но и исследователя с заделом на докторскую диссертацию. Профессора Марата Еноковича Вартаняна я впервые увидел на конгрессе генетиков в Москве. Читателю придется не однажды встретиться с М. Е. Вартаняном — одним из главных героев книги.

Я не рыбак и не охотник, но однажды Жора из КГБ пригласил меня на рыбалку. Он сказал, что поедем к пограничникам, в закрытую зону, куда рыбинспекторов не пускают. Это меня и заинтересовало. Выехали на джипах вечером в субботу. Я прихватил с собой Славу Геллера и шофера Сашу. У Георгия было четверо попутчиков. Проехали за колючую проволоку на границе и остановились на берегу красивого озера. Поставили удочки с поплавками и донки. Слава с Сашей бродили по мелководью с небольшой сеткой. Ближе к ночи поставили варить уху и меняли рыбу (касатки, сомики и карасики) трижды — «тройная уха». Закуски было много, сидели у костра почти всю ночь, потягивали водку. Такой ухи я больше никогда не пробовал. Все где-то суетились, а мы с Жорой, захмелев, разговорились «за жизнь».

— Ну вот ты скажи мне, Жора, сидим мы тут одни, пьем и закусываем, а ты ведь все равно работаешь? — задирался я, заглядывая ему прямо в глаза.

— Ну конечно, работаю, мы всегда работаем, — с гордостью ответил капитан, ничуть не смущаясь. — Я вот, например, вижу, как ты себя ведешь в неформальной обстановке, немного пьяный и не застегнутый на все пуговицы.

— Ну и что, завтра отчет об этом напишешь? — спросил я раздраженно-издевательским тоном.

— Пока не знаю, может, и напишу, но я не обязан его писать. Я не стукач. Да пока и нечего писать, на рыбалке ты хороший парень, да и на работе тебя уважают. А теперь ты мне скажи, профессор, ты ведь сейчас тоже работаешь психиатром? — Жора умело перевел стрелки на меня, подливая в мой стакан.