Ян Козак - Белый жеребец

Но в ту первую зиму в Мухтае, когда все, что было сюда доставлено по Лене, надо было снова перегрузить на машины и доставить за сотни километров по замерзшему течению Вилюя, чувство радостного ликования у Володи быстро исчезло. Он был совсем без сил, мороз пробирал до костей, обжигал легкие. Ему никогда не забыть, как они доставляли котел, укрытый тряпьем и ватой, по реке, извивающейся среди отвесных склонов, засыпанных снегом, словно по ущелью. Шестьдесят градусов мороза! Железо не выдерживало, лопалось. А они еще рубили деревья, укладывали их поперек ледовой дороги и заливали водой — так укладываются железные прутья в бетон. Необходимо было укрепить лед, повысив его прочность, потому что груз был слишком тяжелым, его тащили десять тракторов. И людям тоже в этот раз крепко досталось. Жили они в вагончиках, где непрерывно топились печки — и все равно стены белели от инея. Как-то раз, войдя в вагончик, он увидел двух спящих на матрасах шоферов, у которых волосы примерзли к стене. Когда они уснули, печка погасла. В вагончике был такой холод, что в чайнике замерзла вода. Когда он разбудил шоферов, они не могли пошевелить головами. Пришлось Володе осторожно отрезать волосы охотничьим ножом. Тогда все обошлось.

Но в ту зиму у них погибло три человека. Двое заблудились в тайге, снегом замело их следы; лишь через несколько дней их нашли, замерзшие трупы были объедены песцами. Третьей жертвой на этом пути стал веселый парень — калмык Алим. Его дело было прорубать проруби и черпать воду, которой заливали поваленные деревья. Он поскользнулся и упал среди стволов в эту быстро застывающую ледяную кашу. Его тщетно искали, хотя и прошли несколько раз мимо.

Тогда же они застряли у лавины, которая сползла на реку после метели. Ими овладела тупая покорность, сознание полного бессилия, вызванное нечеловеческой усталостью и мучениями; в довершение всего наступил голод — ведь им уже давно пора было быть на месте… Продукты были на исходе. Володе не забыть старого охотника-якута Алгиса, их проводника, который знал реку как свои пять пальцев. Пожалуй, он знал все о зверях, живших по берегам. В один из дней Алгис указал Володе на заснеженную скалу. Они долго пробирались к ней на лыжах по глубокому свежевыпавшему снегу, ослепительно сверкавшему на солнце. В том месте, которое показал им старик, разбросали верхний слой снега, и их взорам предстало отверстие медвежьей берлоги — снег по краям обветрился и был грязно-желтым и гладким, как глазурь. Они срубили молодую сосенку, росшую неподалеку, заострили комель и засунули его в берлогу так, что ветки закрыли отверстие. Потом стали поворачивать дерево, и через минуту из берлоги послышалось злобное рычание, а вслед за этим меж веток показалась лохматая голова огромного медведя. Зверь стал ломать ветки, чтобы выбраться наружу, и в этот момент Володя уложил его из ружья.

Алгис присмотрел мишку давно, он собирался застрелить его на обратном пути, чтобы обеспечить свежим мясом свою семью — у него было восемь детей. И вот сейчас он подарил свою добычу им. Они варили мясо в большом котле, оно было очень жирное, и многие сначала не очень-то хотели есть медвежатину. Но когда старик сказал им, что, съев медвежьего сала, человек легче переносит мороз, все наконец поддались на уговоры и принялись за еду. После той пурги ртуть термометра опустилась до шестидесяти трех градусов — это был самый сильный мороз, который когда-либо довелось испытать Володе.

Год спустя у них опять болели легкие и они все пообмораживались, но жизнь была все же полегче, чем в ту, первую зиму. Над самой рекой, неподалеку от места, где позднее поднялась плотина, бульдозеры и тракторы расчистили площадку, и благодаря этому временному аэродрому снабжение улучшилось. В домишках, построенных из бревен и всего, что оказалось под рукой, с окошками, утепленными мхом, было уютнее, чем в вагончиках. Коробки этих домиков покрыли почти весь склон, спускавшийся к стройке. Некоторые домики были выкрашены в яркий цвет, пестрели резными наличниками — красными, зелеными, голубыми; они выглядывали из глубокого, ослепительно сияющего снега, из труб шел дым, и при взгляде на них становилось теплее на сердце и не так жег мороз.

В ту зиму они взрывали скалы, углубляли русло плотины и расчищали место, на котором предстояло построить электростанцию. Работали даже тогда, когда ртуть термометра опустилась за отметку пятьдесят пять градусов. Они могли не работать, но почти все продолжали свое дело, время от времени обогреваясь у костров, где постоянно кипел чай и жарилась оленина и сохатина — тогда там еще была уйма всякого зверья.

Володя помнит, как у одного парня — он уже забыл его имя — не выдержали нервы. Весь съежившись, жался он к костру, притопывая ногами, чтобы согреться, а когда увидел, что его товарищи снова собираются приняться за работу, впал в шок. Он катался в припадке по утоптанному, обледеневшему снегу, с лицом, перекошенным судорогой, и хрипло выкрикивал: «Авантюристы! Жалкие идиоты, кретины! Мы все подохнем тут!» Его отвели в одну из теплушек, которые были на стройке, дали выпить чаю, влив в него изрядную порцию чистого спирта; после этого он расплакался, как ребенок, и долго еще не мог успокоиться.

Той зимой Володя как-то раз отправился с Алгисом в тайгу — старик остался у них на строительстве как штатный проводник: он хорошо знал далеко окрест все места, откуда на стройку можно было возить лес. Старик обычно ездил по реке, на нартах с собачьей упряжкой, но в тот раз они отправились на лыжах.

В зарослях у берега, в березняке и ольшанике, засыпанных снегом, нахохлившись, сидели куропатки и рябчики, на высоких голых лиственницах и на соснах — глухари. Когда их вспугивал какой-либо звук, они перелетали на другое дерево.

Володя застрелил одного глухаря и, отстегнув лыжи, полез за добычей по крутому обрыву, заросшему кустарником. А потом, спустившись к реке несколько дальше, ступил на лед и провалился: по мере того как замерзали притоки Вилюя, уровень воды в реке на протяжении зимы падал, и теперь панцирь льда на ней трескался. В такую-то свежую трещину и попал Володя, провалившись по плечи. Он помнит, как тогда сразу словно отрезвел, охотничий азарт как рукой сняло. Старик помог ему выбраться из воды. Очутившись на берегу, мокрый до нитки — а стоял жуткий мороз, — Володя только тогда испугался по-настоящему, зубы у него стучали. И вот тут-то опять, еще раз понял, как много старый охотник знает, умея найти выход из любой ситуации. Не прошло и минуты, как Володя уже стоял голышом на полушубке Алгиса у костра, а старик закапывал его промокшую насквозь одежду в глубокий снег. В первый момент Володя подумал было, что старик совсем тронулся, но потом понял смысл его действий. Пока Володя грелся у костра, стоя у самого огня, старик выкопал из сугроба его одежду — почти совсем сухую: рассыпчатый пушистый снег поглотил из нее почти всю влагу. Они быстро досушили и согрели одежду у пылающего костра. Старый якутский способ! После того случая Володя стал еще больше уважать охотника; он научился у него многому, очень многому.