Ян Козак - Белый жеребец

Рыбацкий катер, который шел в верховья, к Чоне, подвез его. Не прошло и полдня, как поднялся ветер, небо затянулось, пошел снег с дождем. В некоторых местах вода водохранилища разлилась на несколько километров в ширину, на этой бескрайней глади появились волны, под их гребнями открылись верхушки затопленных деревьев. Их ветви, обитые бурями и льдинами, давно обтрепались; лишь комли все еще стояли, похожие на густой частокол, залитый во время наводнения. Они, однако, уже прогнили и, когда катер натыкался на них, легко ломались. По волнам плыло много обломков деревьев. Володя видел, как за окошком каюты закипает грязно-желтая бурлящая вода; бок катера то и дело нырял среди потрескивающих комлей. Он слышал плеск волн, переливавшихся через нос и корму, слышал, как накатываются друг на друга бочки с горючим, как стонут переборки. Но больше всего его беспокоило позванивание колокольчика на стенке рубки. Звон этот был печальным, тягостным. Все напоминало ему Иру: эти затопленные деревья, ледяная река. Так было и тогда, когда случилось несчастье.

На второй день вечером, уже в полной темноте, они наконец причалили к обрывистому берегу. Поднявшись на вершину холма, он, весь мокрый, невыспавшийся, вошел в просторную избу. Комната дышала приятным теплом свежепобеленной русской печи. Стены тоже были недавно побелены. Семья метеорологов, у которых он иногда останавливался, когда приезжал охотиться и ловить рыбу, как раз ужинала — ели жареных окуней с хлебом и пили чай с брусничным вареньем. Тереховы жили тут уже третий год. Абсолютно одни, с ребенком, которому не было еще и пяти лет. Их изба была первым человеческим жилищем, построенным выше плотины. Володе вспомнилось, как Люба, очень красивая и крепкая, прямо пышущая здоровьем женщина, и ее муж Петр обрадовались, что опять видят его, а ему было так хорошо, как не было уже давно; здесь все дышало уютом и покоем. За печью стояла детская кроватка, отгороженная занавеской, а противоположный угол занимала широкая супружеская постель. На стене над ней висел ковер. На обоих окнах были занавески, натянутые на рыболовную леску, но это были самые настоящие белые занавески в синий горошек. Володя знал, что во дворе, на тропке, проложенной сквозь заросли березняка, осин и лиственниц, уложены большие поленницы дров, а на полянке у высокой антенны, где обычно вялятся на проводах караси, стоит печь размером с небольшой дом, в ней Люба печет хлеб. От дома шла и другая тропка, поросшая травой и брусничником. Она вилась по густой тайге и через сорок минут ходьбы выводила к широкому мелкому заливу, где была уйма рыбы. По этой тропке часто пробегали олени и лоси. Зимой, когда выпадал глубокий снег, лисы и соболи охотились тут на рябчиков.

Теперь здесь, в Богатыре, вспомнив это перед сном, Володя снова ощутил вкус свежеиспеченного хлеба с хрустящей коркой и брусничного варенья, такого вкусного, какого он нигде не едал.

— Как вы выспались? — спросил Володя Наташу, когда рано утром они садились в газик. — Это не слишком рано для вас? — Он взглянул ей в лицо, вернее, на то, что виднелось из пушистого лисьего капюшона. Мех закрывал лоб почти до бровей, щеки и чуть не весь подбородок. Глаза ее возбужденно блестели.

— Вставать затемно для меня просто убийственно, хотя сейчас не так уж и рано. Ох уж эти ваши длинные полярные ночи! Но выспалась я вполне прилично и теперь буду смотреть на вашу тайгу во все глаза. Вы даже не представляете, как я рада, что я здесь. Такая блестящая возможность! Но мороз просто жуткий, а?

— Ну, сегодня совсем не так уж страшно, — заметил Володя. — Сейчас сорок два градуса, а днем будет немного теплее.

— С ума сойти, — вздохнула она. — Надо было мне выпить рюмочку коньяка, чтобы немного согреться. Как по-вашему, мы и в самом деле увидим по дороге каких-нибудь зверей?

— За это никогда нельзя поручиться заранее. А ты что скажешь, Нюргун? — обратился он к шоферу.

— Немного погодя наверняка что-нибудь попадется. Вот отъедем от жилья, свернем от реки в сторону, тогда… Зимой около реки зверей мало: тут ведь ходят машины, спугивают их.

— Вы спокойно можете часок вздремнуть, — предложил ей Буров, удобно расположившийся на заднем сиденье. Володе осталось место впереди, рядом с шофером.

Еще не совсем рассвело, был серый полумрак, когда машина, скользя и погромыхивая, съехала по ухабистой, покрытой снегом, накатанной до зеркального блеска дороге к реке и тронулась по замерзшей глади. Окна газика затянуло толстым слоем льда, на дверцах появился иней. Все съежились на сиденьях.

Спустя некоторое время ледяная пленка на окнах машины порозовела; на ходу приоткрыв дверцу, Володя увидел, что заиндевелый лед, по которому они ехали, приобрел слегка багровый оттенок, а над заснеженной тайгой, начинающейся сразу за обрывистым берегом, еще укутанным серой тенью, подымается красный диск солнца. Все вокруг было пустынно и бело, лишь у берегов замерзшей реки то тут, то там темнели брошенные старые шины. Покрытые мохнатым инеем, они напоминали Володе огромные покинутые гнезда. Мороз, однако, во время езды казался еще более лютым, чем был на самом деле, и, оглянувшись на Наташу, Володя заметил, что она почти закоченела и прижимается к Бурову, который, несмотря на этот дикий холод, сидел с довольным видом. Володя захлопнул дверцу, достал плоскую фляжку с коньяком и, не говоря ни слова, протянул ее на заднее сиденье. Все, включая шофера, молча сделали по несколько глотков.

Еще через час машина резко свернула с реки и выехала на равнину с островками деревьев и кустарника. Володя и Буров сразу ожили. Теперь шофер вел машину гораздо медленнее, внимательно изучая снег через приоткрытую дверцу, объезжая островки кустарника и бурелом. Володя тоже приоткрыл дверцу, наблюдая за дорогой с другой стороны. В машине был жуткий пронизывающий сквозняк.

— Погоди, останови, — сказал Володя шоферу. — Будет лучше, если Наташа пересядет вперед. Дверцы здесь можно будет закрыть, а мы с Сашей приоткроем задние. Наташа, хотите еще глоток? — На сей раз он обратился только к ней.

— Немного согреться мне бы не помешало, — кивнула она, с трудом разжимая губы.

Машина остановилась, но мотор продолжал работать. Шофер вышел и вернулся, неся медвежью шкуру, которую достал из багажника.

— Она вам сейчас будет очень кстати, — протянул он ее Наташе. — Самое лучшее, когда согреешься как следует изнутри и снаружи.

Наташа поменялась с Володей и съежилась на переднем сиденье. Нюргун с улыбкой поглядывал на нее.

— Ты не мог вспомнить пораньше? — проворчал Буров.

— Какая прелесть! — восхитилась Наташа. — Медвежья шкура! — Она закуталась в нее целиком, а шофер заботливо укутал ее ноги. Край лохматой шкуры он подогнул, подложив его под подошвы Наташиных сапог. Сам он был в одной замасленной телогрейке.