Ян Козак - Белый жеребец

Володя не знал о происшествии, она о нем ему не рассказывала, а когда он стал ее расспрашивать, ответила: «А ты откуда знаешь?» И добавила: «Что мне оставалось делать? Он же бросился на нас. Я просто защищалась, как стала бы защищаться от каждого, кто бы на меня напал». Сказала это просто, со спокойной улыбкой, словно тут не было ничего особенного. У Ирины было симпатичное загорелое лицо и красивая фигура спортсменки. Она любила лыжи и охоту, в институте играла в баскетбол. К тому же она хорошо плавала, намного лучше Володи.

Их совместная жизнь была полна взаимопонимания и тепла. Володя обрел в Ирине хорошего, преданного друга и чудесную возлюбленную. Он не мог и минуты прожить без нее и недоумевал, как это не обратил на нее внимания раньше. Иринка… Через два года после свадьбы она сказала ему, что их семья увеличится. Он возликовал и позвал нескольких друзей, они отмстили это радостное событие — тогда они все жили одной большой семьей. За столом настроение у всех было приподнятое: работа шла хорошо, электростанция уже работала в полную силу. И жизнь казалась им в тот вечер прекрасной. Когда уже совсем развеселились, стали выбирать ребенку имя. Виктор воскликнул: «Если родится девочка, пусть будет Северина». Он предложил это имя, гордясь плотиной и электростанцией: ведь, построив их, они покорили Север; все, кто жил тут долгое время, любили Север. А Володя, взглянув на жену, улыбнулся: «Нет, Иринка. Только Иринка. Если родится девочка, то — Иринка». Ира слегка зарделась от радости и незаметно сжала его руку.

Неделю спустя она уехала на моторной лодке вверх по течению реки для наблюдений за тем, как вода перед плотиной постепенно затопляет тайгу. Во время прощания, когда Ира с ружьем на коленях уже сидела на корме моторки, где были уложены канистры с горючим, спальный мешок и рюкзак с провизией, Володя наклонился к ней. «Береги себя», — сказал он. «Только себя?» — засмеялась она. «Ну, малышке-то немного усилий не повредит, физкультура ей только на пользу».

Поездка должна была длиться три дня, и, когда моторка не вернулась, все подумали, что, наверное, что-то случилось с мотором и — в худшем случае — им придется возвращаться на веслах. Никто не забеспокоился, потому что такие вещи случались часто. Но Володя очень волновался, хотя с Ирой поехал Дели Дурхан, старый, опытный речник, самый лучший из тех, кто был на строительстве.

Всю ночь он не сомкнул глаз, ходил по квартире, курил, а когда утром вошел в свой кабинет, все вокруг замолкли, пряча глаза и украдкой наблюдая за ним. И он вдруг понял, что случилась беда, еще до того, как один из них сказал: «Володя… понимаешь… Понимаешь, эти проклятые затонувшие деревья…» «Что о ней?» — спросил он. Голос его звучал тихо, отчаянно, в горле пересохло. «Ее еще не нашли. Только Дурхана и часть разбитой моторки». Володя повернулся и вышел. В эту минуту ему надо было остаться одному.

Иру нашли только через четырнадцать дней. Ее тело заметил эвенк, который плыл вдоль берега в оморочке. Ее одежда зацепилась за сучья затонувшей лиственницы, верхушка которой еще торчала из воды. Эвенк привязал к ней рукав рубашки и, встретив первую моторную лодку, сказал об этом тем, кто в ней ехал. Вода была совершенно ледяная, река еще не совсем растаяла, и лицо и тело Иры сохранились, но Володя уже не стал смотреть на нее. Ее похоронили так же, как всех тех, кто умер или погиб здесь, на строительстве. Везли на чисто вымытой грузовой машине. Володя и его близкие друзья сидели вокруг гроба на скамейках. Машина ехала медленно, очень медленно, на бортах ее висели венки из хвои и лилий. Ира любила их. И всю дорогу, пока ее везли вдоль дамбы плотины, вверх по шоссе, а потом на кладбище, к самой опушке тайги, люди останавливались, снимали шапки и ушанки, провожая гроб взглядом.

Володя долго не мог забыть Иру; теперь он был совсем одинок. Он был убежден, что уже никогда не сможет быть счастлив, без нее — никогда. Он вспоминал те дни и ночи, когда им вместе было так хорошо. В те минуты, когда жизнь без нее показалась ему особенно невыносимой, он обрушил свой гнев на стройку, которая отняла самое дорогое, что у него было.

Стройка снова и снова напоминала ему об Ирине. Всю осень и зиму и весь следующий год он был полон печали, хотя боль немного притупилась. Он весь ушел в работу; строилась вторая очередь электростанции на противоположном берегу, и стройка, за которую Ира отдала жизнь, росла и росла. Володя снова занялся рыбной ловлей, иногда уходил с ружьем в тайгу, но ему ничем не удавалось заполнить ту пустоту, которую он ощущал постоянно; он не мог полюбить другую женщину.

Позднее он пытался вырваться из замкнутого круга своего одиночества. Во время командировки в Иркутске в ресторане гостиницы «Центральная» заметил женщину, которая привлекла его внимание. Она была необычайно эффектна — природа одарила ее совершенной, почти восточной красотой. Вечером он познакомился с ней; собственно, знакомство устроил Буров, который загорелся сразу же. Втроем они много выпили, и у Офи — так звали азербайджанку — уже закружилась голова. Буров на минуту оставил их, и Володя, воспользовавшись этим, увел ее в свой номер, прихватив бутылку шампанского. Многие смотрели на него с завистью, когда он шел с ней по залу и по лестнице. Пришлось подмазать дежурную, сунув ей бумажку, потому что было уже больше одиннадцати. Позже, когда они уже лежали в кровати, зазвонил телефон. Володя не снял трубку, зная, что это Буров. А она подумала, что ему звонит женщина, и начала страстно обнимать его, приглушенно, горячо шепча что-то на своем языке, слов он не понимал — видимо, она говорила это себе. Утром, когда они проснулись, она была уже другой — остывшей, холодной. Любовная горячность прошла, и она лежала рядом с ним какая-то не своя. Даже и после этой ночи она была хороша, свежа, как чайная роза, ее тело дышало мягким теплом. Но она казалась ему чужой и холодной. Оба понимали это, не имело смысла что-то изображать. Она с минуту рылась в сумочке, написала на листочке адрес и протянула ему, сказав: «Пиши». На листочке, который он, смяв, выбросил, был не домашний адрес, а до востребования.

Он был разочарован. Вместо согревающего ощущения счастья, которое давала ему близость с Ирой и которого ему так недоставало, пришло холодное отрезвление. Он вернулся на стройку еще более опустошенным и чувствовал себя несчастным и обманутым. За свою жизнь он знал нескольких женщин, но когда потерял ту, которую любил больше всех и для которой готов был пожертвовать всем, ему казалось, что жизнь кончена. Ему было уже тридцать восемь, и он был уверен, что все хорошее, что он мог испытать с женщинами, уже позади.

После приезда из Иркутска, угрюмый и подавленный, он отправился на охоту в Туой-Хай, где всегда чувствовал себя вольготно (у него оставалось еще несколько свободных дней).