Андрей Лещинский - Причина смерти

Поздно вечером царица, взяв с собой Красную, Зелёную и двух негритянок, пошла с холма в город. Рабыни кроме топоров и бичей несли рулоны плотных тканей, намотанных на деревянные шесты и расписанных охранительными орнаментами и заклинаниями. Они прошли в прохладных тёмных сумерках мимо штабелей кедровых брёвен, заранее приготовленных для строительства дворца, спустились с пологого холма и тихонько двинулись по запутанным проходам между каменными и глиняными стенами. В том, что они делали, не было ничего запретного, но привлекать внимание не хотелось, жалко было превращать интересное тайное приключение в шумную процессию с дурацкими пожеланиями, не искренней, а диктуемой этикетом заботой, значительными глупыми лицами, светом факелов, жертвами, едой и пьянкой.

К счастью, горожан покоила вечерняя усталость. Дома были, как и будущий дворец, снизу каменные, сверху деревянные. Стены расписывали, кто как умел, всё было яркое, свежее, днём сверкало на солнце. Сейчас совсем стемнело, похолодало, из дверных и оконных проёмов слышались храп, любовные стоны, молитвенные бормотания. Пять девушек бесшумно приближались к недалёкой городской черте, стараясь не стучать зубами от ночного холода. Критянки были в выходных платьях, париках, прибранные, накрашенные, плечи и груди были прикрыты разноцветными накидками из птичьих перьев, но всё равно они мёрзли. Негритянки надели огромные куски войлока с дырками для голов, войлок прикрывал их спереди и сзади, оставляя голыми бока и мускулистые длинные руки. Наконец, цель была достигнута. Городская черта действительно была чертой, проведённой плугом по земле, возобновляемой дважды в год и указывавшей границу, которую могли пересекать только граждане, чистые перед людьми, богами и собственной совестью.

За чертой было несколько домов: мужской для граждан с проблемами, женский для нечистых девственниц, дом для беглецов, желающих очищения, и другие. Дома были старинные, каждый из четырёх маленьких комнат. Это были сдвоенные дома знатных, сохранившиеся с тех пор, как предки переселились сюда из древних жилищ. Стены сложены из обожжённых на солнце кирпичей, у каждой комнаты своя крыша — высокий свод из того же кирпича, как шапкой, покрытый связками соломы.

В стороне от домов рабыни топорами очертили круг диаметром в два человеческих роста, царица зашла внутрь, посыпала землёй, принесённой из дома, сказала нужные слова, — теперь внутренность круга можно было считать чистой и приступить к сооружению шатра из принесённых тканей и палок.

Царица осталась внутри, бесстрашная Красная подошла к дому беглецов и громко сказала по-шумерски:

— Иди! Царица зовёт!

— К царице стремлю я свой путь, ей помощником буду! — услышали они вежливый изысканный ответ, и в незакрытом дверном проёме появилась полная мужская фигура с почтительно сложенными на груди руками. На длинном ремне через плечо висела большая кожаная сумка, еле видная в темноте. Кланяясь через каждые три шага, он подошёл к шатру, остановился на пороге и сказал:

Хорошо, что было темно, он не увидел, как покраснела бедная провинциальная царица. Она не то, что ответить не умела, слов-то таких не слышала ни от кого. Да, непростой человек этот шумерский целитель.

— Войди и делай.

Голос прозвучал хрипло от смущения, но так же звучит голос страсти, легко обознаться. Врач зашёл, чуть не упал в полной темноте, зацепившись за складку ковра. Зашуршал сумкой, зазвенел металлом, раздалось шипение, во тьме залетали яркие искры, вспыхнул огонёк пламени, он осветил руки и лицо врача, палочки, которыми он делал что-то, и вдруг! Царица раскрыла рот и чуть не забыла дышать от восхищения. Из металлических и деревянных палочек врач сделал высокую стойку на широком основании, наверху он закрепил два медных сосуда с очень узкими горлышками. Из каждого сосуда выходило ровное, невысокое, но очень яркое пламя, а за ними!.. Такого никто не видел. За каждым сосудом он поставил золотое зеркало, отполированное до божественного сияния, умножавшее силу пламени и бросавшее яркие золотые блики во все уголки и складки шатра. Царица чуть не расплакалась от зависти, встала с пола, сняла перьевую накидку и постаралась выглядеть холодно и безразлично.

Шумер стоял, сложив руки, слегка наклонив голову. Он был полный и довольно высокий, почти как царь Крита, волос на голове и теле не было, из одежды только чёрная набедренная повязка. Лицо умное, слишком умное, чтобы нравиться, оно притягивало, но не обещало лёгкости и искренности отношений. Впрочем, какие отношения между царицей и нечистым изгоем?! Она указала пальцем на выпуклость и сказала:

— Исцели.

Врач достал из сумки белое полотенце, отёр им руки, запахло сладкими травами. Подошёл к ней, взглянул на болезнь, потянул за руку, она сразу подчинилась, легла на спину на мягкий ковер, на ровную землю. Ночь, свет, запах расслабили тело, она глядела на расписные ткани шатра и ждала удовольствия от прикосновения тёплых рук врача. Он приблизился с баночками, тряпочками, золотыми инструментами в руках, намочил одну из тряпочек и обильно увлажнил грудь царицы вокруг болезни. Кожа сразу онемела, царица безмятежно чувствовала, как он сделал надрез, давил, скоблил, промакивал кровь. Она полуспала, готовая терпеть сколько угодно это волшебное лечение, и с трудом стала приходить в себя, поняв, что процедура закончилась. Нароста не было, крови не было, на груди был наклеен кружок тонкой ткани телесного цвета, закрывавший чувствовавшуюся, но неболезненную ранку. Царица встала на колени, села на пятки, рассмотрела следы лечения и спросила:

— Всё?

— Да, царица. Через три дня смочи ткань водой, она отпадёт, скоро и следа не останется.

Врач стоял у светильников, опустил руки и, не отрываясь, смотрел на обнажённую грудь царицы. Пудра от лечения осыпалась, она опустила глаза и увидела, что смазалась помада на правой груди, ей стало жаль ушедшего совершенства, восстановить его могли девчонки с их баночками и кисточками, но ей не хотелось спугивать замершую ситуацию, хотелось подождать в тишине и потоках золотого света. Она сидела, он смотрел, не уходил. Конечно, он был беглец, в любом случае его достоинство было ниже царского, она могла приказывать, — но он помог, теперь этой помощью активно пользовался, и ей было неудобно удалить его. Сам он не догадывался уйти, ему наверное нравилось торчать столбом и смотреть, смотреть, смотреть так, что кожа пошла мурашками, царица почувствовала ток горячей крови, а тут ещё этот волшебный свет. Царица представила, как её тело будет мерцать в золотых бликах, она знала, что красивей всех, знала великую силу своей абсолютной красоты и с вершин сексуальной власти решила не пренебрегать тем, что мог предложить онемевший от желания и восхищения шумер. Великие должны уметь снисходить к малым, и царица приняла своим дыханием страсть врача, увидела в нём достоинство воина и мужа и почувствовала желание осчастливить и подчинить его.