Роман Шмараков - Книжица наших забав

Однажды в воскресенье славный король Олаф, впоследствии мученик, подобрал с земли прутик и строгал его ножиком. В Норвегии на это смотрят строго. Один из окружавших его людей, видя, что король строгает в воскресенье, и не осмеливаясь сказать прямо, промолвил: «А завтра еще один праздник». Тут король опомнился, устыдился и, собрав стружки, протянул руку в огонь. Стружки сгорели, а рука осталась невредима (Herb. Clar. De mir. III. 38).

Были два друга. Когда одному пришла пора умирать, второй заклял его вернуться с того света и рассказать, каково ему там приходится. Тот выполняет клятву: однажды ночью возвращается черною тенью и сообщает, что он в аду, потому что хоть и исповедался и причастился свв. даров перед смертью, но против желания. Его жестокосердый товарищ допытывается, видал ли он на том свете Вергилия. «Да вот как тебя, — отвечает ему покойник, — мы с ним вместе мучимся: он за свои басни, а я — за то, что любил их больше всего на свете». Товарищ, ухватившись за такое удачное обстоятельство (бывают люди нечуткие), велит спросить у Вергилия, что он имел в виду в таких-то двух стихах, и вернуться с ответом. Покойник соглашается, но перед уходом, чтобы дать живому отведать своих тягот, пальцем наносит ему на лоб капельку своего пота. Через несколько дней он приходит вновь, чтобы передать, что Вергилий сказал ему: «Дурак ты, и вопросы у тебя дурацкие» (stultus es et stulta quaestio tua), но спрашивавшему это уже не очень важно: от одной капли адского пота, проникшей в его состав, как раскаленное железо в масло, он мучится ежеминутной мукой, извел все деньги на врачей и остается неизлеченным. Потом, конечно, он исцелился святой водой и отрекся от мирских забав, а мораль такая, что чтение и комментирование Вергилия никого еще до добра не доводило (Leclercq 1958) [46] Анонимный текст, изданный по рукописи из цистерцианского аббатства Оне (Aulne) в Бельгии. .

Один человек вступил в цистерцианский монастырь. Его братья, узнав об этом, пришли в обитель, нашли новиция, уговаривали его вернуться, представляя ему суровость монашеского правила, надобность уладить мирские дела — и успели в своем намерении: забрали его из обители, обещав, что он вернется. Аббат сказал им: «Ныне вы исторгли брата вашего из рая и водворили в преисподней». Он вернулся в мир и принялся не столько исполнять свою должность, сколько утолять порочность. Через несколько лет разбила его болезнь, перешедшая в безумие; увещевали его исповедаться и причаститься, но он слов не понимал, а только звал, громко крича, женщин, с которыми грешил в прежние времена. Раскромсав щенков, теплым мясом обкладывали ему голову, но и это не помогло (Caes. Dial. I. 14).

В нашем краю, говорит Цезарий, у женщин есть обыкновение избирать себе апостола по жребию. На двенадцати свечах пишут имена апостолов, по одному на каждой, благословляют свечи у священника и кладут все вместе на алтарь. Засим подходят по одной, чтобы вытянуть свечу, и которого апостола имя на ней обнаружится, тот делается для женщины предметом особливого почитания и благоговения.

Одна женщина, вытянув апостола Андрея, осталась сим недовольна и, положив свечу обратно, захотела другого. Снова вынулся ей Андрей; она, однако ж, упорствовала, пока не достался кто-то ей по нраву. Этому обретенному заступнику она усердно поклонялась всю жизнь, однако в смертный час увидела, что при одре ее стоит и ей помогает не он, а другой. «Смотри, — говорит тот, — я Андрей, коим ты пренебрегла». Из сего следует, замечает Цезарий, что иногда святые по своей воле навязывают себя людскому благоговению (Caes. Dial. VIII. 56) [47] Другая женщина отвергла ап. Иуду, потому что ей хотелось кого-нибудь из знаменитых — Иоанна Евангелиста или Иакова. Ап. Иуда явился ей во сне, горько попрекая, что она кинула его обратно в ящик, и оставил ее разбитой параличом на целый год. — Конечно, мы читаем, что апостол Матфий был избран по жребию (Деян. 1:26), но не ради того, чтоб предпочитать его прочим (Caes. Dial. VIII. 61). .

Один конверс, в молитвах своих стяжавший от небес медвяную сладость, по этой причине часто пренебрегал положенной работой. Наставник выговаривал ему, напоминая, что есть время молиться и время трудиться. Конверс, человек простодушный, отвечал на то: «Господин мой, будь вам ведома причина, вы бы на мне не взыскали; прошу, поцелуйте меня». Он думал, что тот, коснувшись его губами, почует божественную сладость у него во рту. Однако ж, едва наставник дал ему лобзание, сия милость Божия из уст его ушла — и, надо полагать, безвозвратно. Легко потерять сего рода утешение, если о нем распространяешься (Caes. Dial. VIII. 95).

Один конверс, человек самонадеянный и непоседливый, то бросал монастырь ради светских школ, то возвращался. Наконец дьявол его приметил и, явившись в образе ангела, молвил: «Учись усерднее; Бог судил тебе быть епископом Хальберштадтским». Глупец ликовал. Однажды искуситель предстал ему вновь и ясным голосом, с весельем на лице, сказал: «Ныне умер епископ Хальберштадтский: поспеши в город, ибо Бог избрал тебя на сие место». Несчастный тотчас вышел из монастыря и на ту же ночь нашел приют в доме некоего честного священника близ города Ксантена. Дабы явиться к своему престолу подобающим образом, он поднялся до света, оседлал доброго коня, принадлежавшего его гостеприимцу, вздел его же плащ и уехал. Утром хватились коня, пустились за беглецом, нагнали; приведенный с покражею к мирскому суду, он услышал над собою приговор и не епископом на кафедру взошел, но вором на виселицу. Так-то верить посулам дьявола (Caes. Dial. V. 16).

Один монах в предсмертной болезни, мучаясь жаром лихорадки, для облегченья снял куколь и остался в нарамнике. Так он и умер. Приведенный к вратам рая, он увидел, как вратари их запирают, а его отгоняют, приговаривая: этого без куколя ни в орден не принимать, ни упокоиться с монахами отнюдь не давать. Он остался за дверьми, в великом трепете и смущении. Приведшие просили за него, уверяя, что, помимо этой досадной оплошности, он человек достойный. Наконец велели ему воротиться за куколем. Он воскрес, поведал братии все бывшее, облекся в куколь и умер порядочным образом (Herb. Clar. De mir. II. 35).

В город Зост пришел неизвестный человек, объявивший, что хочет прыгнуть с башни св. Юлиана, если ему будет за это какой-нибудь почет. «Нет, — отвечают ему, — мы тебе ничего не дадим за то, чтоб ты до смерти убился». — «Ништо, — говорит, — прыгну за честь города». Народ стекается на базарную площадь, иные глядят из окон; он подымается на башню. Сзади ему кричат: «Скажи, затейник, с каким демоном ты это вытворяешь?» — «С таким-то», — отвечает он. «Вот это напрасно: как пить дать обманет; это дрянной демон, а вот лучше бы ты доверился Оливеру — уж он не выдаст, Оливер-то, он своему слову завсегда хозяин» [48] Цезарий замечает: это, видимо, тот же Оливер, о котором шла речь в истории с толедским школяром (см. выше, VII. 3). В общем, рекомендации лучших некромантов, Оливер — всегда надежный партнер, 5000 лет на рынке оптических обманов etc. etc. . — «Небось не обманет; не впервой мне с ним дело иметь». Итак, умелец всходит на башню, красиво падает и больше не встает. Публика дивится, чего это он не шевелится, — ибо он был в широком плаще, чтобы ловить ветер, оттого прискорбное его состояние не было видно — и, подошед ближе, обнаруживают, что вся утроба его вылилась на землю. Так-то награждает дьявол своих слуг: тела убивает, души ввергает в вечные муки (Caes. Dial. V. 35), да еще тешится, мороча им головы.