Мэтт Хейг - Клуб призрачных отцов [litres]

Я чувствовал себя странно, и сказал:

– Привет.

Я не знаю, почему, я просто хотел услышать свой голос, чтобы удостовериться в том, что я реален, но это не было похоже на мой голос, а часы тикали всё громче, ТИК-ТАК ТИК-ТАК… и я забрался на кровать и лёг, и неровные круги на потолке начали вращаться, кожа зудела, и я думал о таких вещах, о которых обычно и не думаешь вовсе, типа вдоха и выдоха, и казалось, что если я перестал бы о них думать, то и дышать бы перестал, и воздух отличался от обычного так, как «Кока-кола» отличается от «Пепси», это был воздух «Кока-колы», а не воздух «Пепси», и я снова произнёс: «Привет», но мой голос всё ещё доносился издалека.

Моё сердце стучало странно, совсем без остановок, и я думал о том, почему я – это я, почему я не Мама, почему я не тикающие часы, почему я не рыба, почему я не буханка хлеба, почему я жив, когда большинство людей мертвы, и откуда я знаю, что я – это я, откуда я знаю, что я жив, и я думал о том, что, наверное, хорошо быть мёртвым, но не как Папа мёртвым, а хорошо быть ничем, как когда ты спишь, но потом я подумал, что это может быть очень плохой сон с кучей кошмаров, как тот, что был у меня прошлой ночью, там меня заперли в чёрном ящике, и тут у меня рука начала дрожать, и мне стало страшно от того, что моя рука задрожала, и я подумал, что умираю, и позвал:

– Мама! Мам! Мам!

Мама зашла и открыла дверь, её глаза были красными, она посмотрела на меня и спросила:

– Филип, в чём дело?

И откуда-то издалека мой голос сказал:

– Я не знаю. Я как-то странно себя чувствую. Я не знаю, у меня рука дрожит.

Она подошла, потрогала мой лоб и моё сердце, села на кровать рядом со мной и сказала:

– Всё НОРМАЛЬНО, всё НОРМАЛЬНО, Филип, ты просто немножко паникуешь, это НОРМАЛЬНО.

Бабуля в дверях, как комар-долгоножка на своих серебряных передних ногах, сказала:

– Не рви себе сердце, парень.

Мама сказала:

– Дыши глубоко, Филип.

А я спросил:

– Я умру?

И она ответила:

– Нет.

Это была ложь, но я думаю, она имела в виду, что не прямо сейчас, а потом она сказала:

– Теперь сделай глубокий вдох.

Я высасывал воздух «Кока-колы» большими глотками, но всё ещё чувствовал пустоту внутри, и часы становились всё громче

Мы ехали по автостраде домой, и Мама сказала:

– Так, завтра мы поедем к Доктору после школы, ХОРОШО? Так, завтра сходим к доктору Кроуфорду. ХОРОШО, Филип. ХОРОШО?

Мы проехали одну милю, это значит, прошла одна минута, и потом я ответил:

– Да, хорошо.

Автострада тянулась бесконечно, и Мама сказала:

– Мы опаздываем. Мне надо скинуть Нук эсэмэску, что я не успеваю в спортзал.

Мама достала телефон из своего левого нагрудного кармана и одной рукой набрала смс, а другой рукой держала руль, а глаза её переключались между телефоном и дорогой, телефоном и дорогой.

И я думал, что сейчас мы можем умереть, мы можем врезаться в отбойник и превратиться в Груду Металла, и мне нравилась эта мысль.

Я смотрел в окно на траву, которая таяла со скоростью шестьдесят миль в час, и на другие машины, ехавшие почти с той же скоростью, и Мамина машина проезжала мимо, мы обогнали грузовик, и водитель сверху посмотрел на меня, когда мы проезжали, а потом мы обогнали машину, где сзади сидели две девочки-близняшки, но совсем ещё маленькие, им было лет по восемь.

Они помахали мне из окна.

Я просто смотрел на них, пока они не перестали махать, а потом я посмотрел на Папу и Маму на передних сиденьях, они смеялись, а Мама обернулась к близняшкам, а Папа что-то говорил. Не знаю, что он там говорил, но это было что-то хорошее, вроде:

– Хотите сходить в Маленький Шеф [28] Little Chef – кафе в Ньюарке. ?

Я смотрел на Папу, он был в Рубашке Поло, и у него была борода, как у Императора Адриана, у которого был шрам на лице. Вот почему у него была борода, и мне было интересно, есть ли у этого человека шрам на лице, и мне было интересно, ходил ли он просить Сласти или Страсти на Хэллоуин. Он увидел, что я смотрю на него из окна, и я улыбнулся, а он улыбнулся мне в ответ, и я подумал, интересно, понравилась бы ему Мама?

И я решил, что она могла бы ему понравиться. Мама была красивее, чем та Мама в машине. Мама не такая красивая, как Миссис Фелл, но Миссис Фелл, наверное, самая красивая женщина в Англии.

Машина с Папой, Мамой и близняшками поворачивала в другую сторону, и этот мужчина уже никогда не встретится с Мамой и не влюбится в неё, и не поцелует её в губы, и не спасёт её от Дяди Алана.

Ещё не стемнело, но и не было светло, что-то между днём и вечером, и мы проехали табличку с надписью: «Ньюарк 42», и Мама сказала:

– А давай музыку послушаем.

Она включила радио, и зазвучала песня, и у женщины, которая пела, голос был похож на пуховое одеяло, которое мягко окутывает и согревает, и я смотрел на Маму, у неё в глазах блестели слёзы, и одна слеза скатилась по лицу, стирая Макияж, и я спросил:

– Почему ты плачешь?

Мне хотелось знать, почему она плачет.

А мама вытерла слезу, перестроилась на Медленную Полосу и сказала:

– Я не знаю, Филип, пожалуйста, я не знаю.

Я смотрел в окно на лиловые облака в темнеющем небе, я закрыл глаза, и человек, похожий на Императора Адриана, открывал входную дверь, улыбался своей собаке, гладил её по голове, а близняшки вбегали в дом.

Доктор Кроуфорд мне не нравится.

Он тот доктор, который сделал так, что мне отчекрыжили половину моего дружка на Летних Каникулах до того, как умер Папа, потому что кожа у него слишком натягивалась, когда он думал о девочках. Мне пришлось идти в больницу, и мне пришлось терпеть уколы и засыпать при медсестре, считавшей в обратном порядке: «десять, девять, восемь, семь, спит». После операции, когда я проснулся, всё было белым, как в Раю, но была боль, я заглянул под пижаму, и там были большие швы, как шипы. Это было неудобно, мне приходилось ходить, как горбуну, и не давать ему касаться моих пижамных штанов, и далеко оттягивать резинку, как будто у меня был невидимый толстый живот. Когда я пошёл в новую школу, было всё ещё немного больно, но швов уже не осталось. Они просто отвалились, из-за того, что я их ковырял, когда ходил по-маленькому. В первую неделю в новой школе у меня была физкультура, играли в Регби, и Мистер Розен отправил нас в душ. После этого Доминик и Джордан прозвали меня Шлемом, потому что это было похоже на шлем Римского солдата, а ещё Еврейской Шишкой, но я не знал, почему. Папа сказал: «Потому что Евреи тоже делают Обрезание», и я спросил: «Почему?», но он не знал почему.

У Доктора Кроуфорда есть очки. Я не знаю, зачем ему очки, потому что он смотрит поверх них всё время, прижимая подбородок к шее. Ещё Доктор Кроуфорд старый. У него всё лицо в линиях, это делает его похожим на карту, которую невозможно понять. Он сказал маме: