Камен Калчев - Генеральная проверка

— Становись на колени!

Христо Пунев встал.

— Целуй мою саблю!

Тот поцеловал.

— Проси прощения!

Смущенный человечек что-то промямлил, и тогда капитан великодушно разрешил ему встать, поддел острием сабли воротник его рубашки, помогая ему выпрямиться, повернулся к построенным узникам и представился хриплым голосом:

— Господа, меня зовут капитан Харлаков!

Стоявшие вздрогнули. Как по команде они приподняли свои головы, чтобы увидеть человека, о котором столько слышали.

— Хорошенько посмотрите на меня, — продолжал Харлаков. — Сейчас я освобождаю вас, но не дай бог вам попасть в такое же положение еще раз! Тогда уж мы прежде всего начнем вам бить физиономии. А сейчас разойдитесь, вы свободны.

Сбившиеся в небольшую кучку освобожденные зашевелились, испуганно огляделись, но остались там, где стояли. Капитан взревел:

— Вы еще здесь?

— Среди нас околийский начальник Григоров! — сказал кто-то из толпы.

— А мне наплевать, что тут Григоров, Мигоров, — ответил Харлаков. — Пусть убираются отсюда. А это что за поп? Ты кто такой? — уставился Харлаков на отца Йордана. — Кто такой, спрашиваю?

— Протоиерей Йордан! — ответил кто-то Харлакову.

— А-а! А ну, поди сюда, отче! Иди! Иди! Не стесняйся!

Протоиерей растолкал толпу, приблизился к нему.

— Пожалуйста, господин капитан. Мы с иеромонахом Антимом из Клисурского монастыря пришли благословить вас…

— Нет нужды в твоем благословении, любезный! — прервал его капитан, положив ему на плечо свою саблю. — Говори, где твои сыновья Христо Михайлов и Иван Михайлов?

— Ошибка вышла, господин капитан, — улыбнулся протоиерей, — таких сыновей у меня нет!

— Как это нет?

Он ударил попа по камилавке, и она свалилась на землю.

— Не лги, отче! Не обманывай! Мы все знаем!

Протоиерей наклонился, чтобы поднять свою камилавку, но Харлаков ударил его по спине:

— Красные сволочи. Я вам покажу…

— Господин капитан, — сказал бывший околийский начальник Григоров, — этот священник не тот, за кого вы его принимаете. Того священника зовут Михаилом, а этого — Йорданом. У Йордана нет взрослых сыновей…

— Слушай, ты, Григоров, не суйся не в свое дело! — грубо оборвал его Харлаков. — Нет нужды в твоих объяснениях! Если бы ты был хорошим начальником, не допустил бы такого безобразия. Иди в околийское управление и поменьше болтай! — Потом обернулся к сторонникам блока: — А вы, господа, все еще здесь? Через полчаса, — взглянул он на свои часы, — вы приведете ко мне коммунистов, всех до единого закованных в цепи. Я буду ждать. Если же не приведете, я закую вас! Ну быстро, и чтобы духу вашего не было!

Они повернулись и, толкая друг друга, торопливо покинули площадь. За ними, самым последним, шел протоиерей Йордан. Его сердце колотилось от страха и волнения. Он был унижен и оскорблен своим освободителем, как он признался позже, и перепуган вконец. В одной из боковых улочек на противоположной стороне площади показался его друг иеромонах Антим из Клисурского монастыря, решивший благословить освободителей немного позже, после того как все утихнет. Поэтому сейчас он решил незаметно присоединиться к группе сторонников блока. Все шли молча, понуро опустив головы. Скрывшись с глаз Харлакова, рассыпались кто куда. Лишь два священника молча продолжали путь до церкви, побледневшие и пораженные происходящим.

— Собаки, — вздохнул наконец протоиерей Йордан, входя во двор церкви. — Знаю я их давно! Да что делать? И так плохо, и так плохо!

Вошли в церковь, присели на скамью.

— Где я буду им искать коммунистов?

— Каких коммунистов, отче?

— А мне откуда знать каких! Коммунистов ему, видите ли, подавай, да еще скованных. Где я ему буду их искать?

Протоиерей подошел к иконостасу и начал истово креститься. И чем больше он крестился, тем горше становилось ему оттого, что капитан Харлаков сбросил с него камилавку на глазах у всех солдат и мирян, надругался над его саном. Горько и обидно было ему. И не знал он, на кого излить свой гнев.

Винтовочные выстрелы не утихали. Отрывисто строчил пулемет. Где-то взорвалась граната. Во всей округе лаяли и выли собаки. Плакали дети. Причитали женщины, проклиная свою горькую долю. Поп Йордан крестился, прислушиваясь к долетавшим в открытую дверь церкви звукам. Иеромонах посоветовал запереть ее и не открывать, пока не утихнут выстрелы.

— Сомневаюсь, чтобы они скоро стихли, — перестал креститься протоиерей. — Судя по тому, как все началось, быстро это не кончится. Это гражданская война!

— Меня ждут дела в монастыре, отче. Сколько дней я уже здесь на твоем иждивении?

— О чем ты говоришь? — махнул рукой протоиерей. — Вот как утихнет, тогда уладим дела: и твои, и флорентинского попика… Давай-ка лучше отсюда выйдем, потому что, не дай бог, случайно подожгут церковь. Сгорим, как крысы.

— Лучше оставаться в притворе. Разве не слышишь, как свистят пули кругом? Быть беде. Я не тороплюсь пока еще на тот свет. Спаси, господи, меня, грешного!

Иеромонах несколько раз истово перекрестился и вошел в притвор церкви. Отец Йордан осторожно прикрыл дверь, и сразу же не стало слышно выстрелов и шипения пуль. Могильным холодом повеяло от алтаря. И впервые эти божьи слуги испытали страх от церковного полумрака. Пугала их и темнота, и эта необычная тишина, струившаяся, казалось, изо всех уголков церкви. Им все чудилось, что кто-то следит за ними, кто-то таится и ждет удобного момента, чтобы застрелить их. И они стояли оцепенев, прямые, будто жердь проглотили. Особенно напуган был иеромонах.

— Зажги свечку, отче, — попросил он протоиерея, — темнотища-то — хоть глаз выколи.

— Нельзя этого делать, Антим! Во-первых, нас может увидеть кто-нибудь снаружи, во-вторых, дует ветер, подумают, что пожар занялся в церкви. Нельзя.

— Давай зажжем хоть лампаду, что ли.

— И лампаду нельзя. Увидят.

— Ну и что из того, что увидят?

— Подумают, что в церкви скрываются коммунисты, и начнут стрелять. Капитан Харлаков и глазом не моргнет. Ты слышал, кто такой капитан Харлаков?

— Нет.

— Не дай бог тебе его встретить.

— Почему?

Протоиерей замолчал, а потом добавил шепотом:

— Он — убийца Стамболийского!

Оба замолчали, потом усердно перекрестились.

— Не проговорись только где-нибудь, — предупредил поп Йордан. — Лишат жизни нас обоих, так и знай! И моя, и твоя голова слетит. Слышишь?

— Упаси меня бог, отче. Я политикой не занимаюсь.

Побледнев, иеромонах Антим снова опасливо стал поглядывать в сторону алтаря.

— Ты ничего не видишь у царских врат, отче?

— А что там может быть? Ничего не вижу. Впрочем, там что-то светится. Да ведь лампада это. Она серебряная. И в ней отражается наружный свет. Ничего другого я там не вижу. Это наша лампада — подарок вашего монастыря.