Камен Калчев - Генеральная проверка

— Не в лампаде дело! — продолжал побледневший монах. — Тебе не кажется, что где-то топают, как будто кто-то ходит?

— Кто топает?

— Топает, и все. Снаружи или здесь, но топает! Ходит кто-то по плитам в алтаре. Не слышишь разве?

— Уж очень ты испугался, отче. Приди в себя.

— Я в себе, Йордан, но слышу шаги. Кто-то ходит.

— Не могу понять. Помолчи немного!

Протоиерей схватил его за руку, прислушался, повернув ухо к алтарю и затаив дыхание.

— Ничего не слышу.

— Оглох ты, что ли, Йордан? Да ходит же кто-то в алтаре. Не слышишь разве?

Они долго стояли в оцепенении, но ничего определенного не слышали. Тогда поп Йордан отпустил руку иеромонаха, смело подошел к алтарю, открыл царские врата, посмотрел по сторонам, бросил взгляд на распятие Христа, нависшее над престолом, и громко спросил:

— Есть здесь кто-нибудь?

Голос его загремел по всей церкви.

— Есть здесь кто-нибудь? — повторил он.

Никто не отозвался. Тогда он переступил порог алтаря, опустился на колени у подножия престола и начал усердно молиться. Рядом с ним встал на колени иеромонах, тоже начал молиться. Они долго стояли так и били поклоны, а в разгаре молитвы распятие Христа вдруг наклонилось и стало падать прямо на них.

Оба вскочили и бросились бежать из алтаря. Им показалось, что распятие двинулось вслед за ними. Они оборачивались и кричали, но темная фигура с крестом продолжала двигаться следом. Когда же они достигли запертой входной двери, которую впотьмах никак не могли открыть, чтобы выбраться наружу, вдруг прозвучали слова:

— А ну-ка отодвиньтесь, дайте мне пройти.

Остолбенев, они смотрели на крест, и, когда фигура снова заговорила, поп Йордан узнал голос Митрушки. Он приподнялся, приблизился к кресту и еле слышно спросил:

— Это ты, Митрушка?

— Я, отче. — Два черных, злых глаза смотрели из-за креста Христова. — Открой мне дверь, выпусти на улицу.

— Там капитан Харлаков, миленький ты мой! — ласково произнес протоиерей и приблизился к нему на шаг.

Из-за креста показалось дуло револьвера, и снова послышался голос Митрушки:

— Не подходи, отче, буду стрелять!

— Не смей, Митрушка, выходить, не вздумай сотворить такой грех.

— Ты побереги себя, а обо мне не думай.

— Разве не слышишь выстрелов?

— Слышу, а зачем вы меня выгнали из алтаря?

— Стой, Митрушка, стой. Мы тебя не гоним. Но сюда вот-вот нагрянет капитан Харлаков, чтобы мы ему отслужили молебен. Где я тебя скрою?

Митрушка поставил распятие на каменные плиты и сказал:

— Открой дверь!

— Она открыта.

Митрушка пнул дверь ногой и быстро вышел, словно боялся, что попы схватят его за одежду, чтобы удержать. И в тот же миг на церковном дворе затрещал пулемет, прогремели винтовочные выстрелы.

Отец Йордан ползком добрался до двери и прикрыл ее, потом лег на живот и начал молиться:

— Упокой, господи, душу раба твоего Митрушки!

— Аминь!

— Как аукнется, так и откликнется! — закончил свою молитву протоиерей, взял распятие Христа и отнес его в алтарь, на старое место.

«…Среди ночи, часов в двенадцать, когда я уже спал, будят меня мировой судья Ленков с прихожанином Атанасом Бодурским: «Вставай, отче, наш дом поджигают!» Судья был нашим квартирантом. Он боялся, что не успеет вещи вынести, — расскажет потом отец Йордан. — Я быстро встал и оделся. Глядь — город весь осветился от горящих домов коммунистов. Приходский священник всегда с мирянами — и в радости и в горе. Мы втроем, я, мировой судья Ленков и собственник дома Атанас Бодурский, пошли в общинное управление. Там были офицеры и местное начальство: кмет, околийский начальник и другие. Я попросил офицера иметь в виду, что это мировой судья, что мы умоляем не поджигать дом, поскольку это дом не коммуниста Георгия Русинова, а его тестя — деда Атанаса, который не имеет ничего общего с коммунистами.

— В этом доме ночевали Георгий Димитров и Васил Коларов, — ответил мне офицер. — Это они раздули пламя во всем этом крае, а зять этого старца воюет против нас, убивает офицеров и солдат. Дом поджечь! Дайте судье двух солдат, пусть вынесут вещи…

Мурашки побежали у меня по телу. Нечего мне было сказать, тем более что и священники приняли участие в этой революции…

Утром в пятницу был отдан приказ: всему мужскому населению в возрасте старше 19 лет явиться на базарную площадь!

Начали мы выходить и строиться на площади по четыре в ряд. Самыми первыми стояли трое священников. Военные патрули обыскивали дома, чтобы найти укрывающихся от ареста.

Офицер Харлаков выступил с речью:

— Граждане, я обладаю неограниченными правами и властью для подавления этого бунта против государства! Берегитесь! И не вздумайте пытаться провести меня! Пусть каждый получит по заслугам! Всем местным жителям выйти из строя, иным остаться на месте!

Мы, горожане, отделились от негорожан. Все иногородние были арестованы. Позже проводилось расследование, чтобы выяснить, почему они находились в это время в городе.

Нам, горожанам, приказали: каждому, кто принимал участие в этом мятеже против государства, сделать десять шагов вперед! Попробуй не выйти! Выстроена целая рота с винтовками на изготовку, со штыками.

Около половины людей вышли вперед и построились по четыре в ряд.

— Значит, вы — почти все коммунисты?

Их били долго, особенно учителей, чиновников и тех, кто принимал участие в боях с правительственными войсками.

Избитые благодарили бы бога, если бы можно было отделаться только побоями.

Всех иногородних и тех, кто принимал участие в мятеже, арестовали. Среди арестованных оказался и священник Михаил Иванов, которого обвинили в том, что его сыновья принимали участие в мятеже и сбежали в Сербию…»

По всему городу бушевали пожары. Озаренный их пламенем, иеромонах стоял у окна и наблюдал за мятущимся огнем. Поп Йордан записывал что-то в церковную книгу, а в соседней комнате плакали попадья и дети. Боялись, что подожгут и их дом.

— Отче Йордан, — неожиданно заговорил иеромонах, — тебя спрашивали обо мне?

— Кто?

— Харлаков.

— Спрашивал.

— Ну и что?

— Велел тебе зарегистрироваться.

— Зачем?

— Хочет тебя видеть.

— Меня видеть?

— Нет теперь веры никому. И все из-за медковского попа Андрея Игнатова. Осрамил он все наше духовенство. Сходишь к Харлакову.

Иеромонах долго молчал. Потом спросил:

— До каких пор будут жечь дома-то?

— До тех пор, пока не сожгут.

— Много их?

— Порядочно. Слава богу, что наш квартал оставили в покое. А ты знаешь, что из-за этого Митрушки хотели поджечь и церковь.

— Нет.

— Еле отстоял.

— Господи боже мой! — перекрестился иеромонах. — А когда ты поведешь меня к этому…