Камен Калчев - Генеральная проверка

Григоров, поп Йордан и их помощники молча вглядывались в темноту. Дул сильный ветер, разносивший по окрестностям вопли и стенания. Казалось, что они не утихнут никогда…

В Соточино они прибыли глубокой ночью. Там и нашли капитана Харлакова. На базарной площади играла музыка. Капитан велел зажечь три больших костра из сухих ветвей. Возле огня танцевали арестованные мужчины и женщины. Солдаты с винтовками окружали это хоро. Грузовик с «хорошо одетыми господами» остановился на шоссе.

Они увидели капитана, сидевшего на импровизированном троне. Перед ним стояла одетая в черное, высокая, худая старая женщина. Головной платок валялся у ее босых ног. По лицу текла кровь.

Музыка гремела из-под навеса корчмы. Это были те самые музыканты, что ходили во главе Лопушанского отряда. Им приказали играть под угрозой смерти. Они играли и плакали. Пот и слезы смешивались на их черных, измученных лицах. Они знали, что играют это хоро в последний раз, и все-таки надеялись, что смилуется над ними капитан, если выдержат они все это до конца.

Капитан сидел сейчас на своем троне — большом стуле с высокой спинкой, вынесенном из церкви, — и наблюдал, как танцуют арестованные. Время от времени он вертел перед собой гибкий воловий бич с железными шариками на конце и говорил женщине:

— Значит, не хочешь танцевать? А говорить можешь?

Женщина молчала.

— И этого не можешь? Тогда поплачь!

Женщина молчала.

— И плакать не можешь? Тогда что же ты умеешь?

Капитан взмахнул бичом и ударил женщину по лицу. Она вздрогнула, но не сдвинулась с места, только подняла выше голову и продолжала молчать. Капитан ударил ее еще раз. А она вскинула свою голову еще выше и презрительно посмотрела на своего мучителя. Она была тонкой, сухой, гибкой и крепкой, как опаленное дерево. Рядом с нею капитан казался маленьким, ничтожным на таком большом «троне».

— Свяжите ее! — приказал капитан.

Ее связали и повели к корчме. Капитан шел следом. Музыканты играли и плакали. Между костров извивалось хоро.

— Продолжайте танцы! — приказал капитан. — Я еще вернусь. А вы играйте громче!

Музыканты заиграли еще сильнее. Бил барабан. Отчаянно гудели кларнет и труба. Им вторила проломленная старая скрипка. Пот и слезы струились по блестящим, черным, обгоревшим на солнце лицам. Лохмотья и соломенные шляпы валялись у ног музыкантов. Капитан лично «обработал» их воловьим бичом перед тем, как они начали играть. Вначале они отказывались, некоторые даже бросили инструменты, но капитан все же заставил их играть.

Капитан прошел мимо них в корчму. Там он приказал связанной женщине сесть на деревянный стул, но она осталась стоять. В корчме, кроме капитана и двух солдат, никого не было. На прилавке торчало несколько пустых бутылок. На закопченной стене висел портрет его величества. Около портрета слабо мерцала керосиновая лампа. Капитан спросил:

— «Охотники» здесь?

— Здесь, — ответили ему.

Через боковую дубовую дверь вошли два человека при галстуках и с засученными рукавами. Положили свои блестящие каски на прилавок рядом с пустыми бутылками и представились капитану. Капитан снова сказал женщине:

— Сядь. Еще раз тебе говорю, сядь!

Она не сдвинулась с места.

— Ты пожалеешь об этом, — продолжал капитан и обратился к «охотникам»: — Приведите его.

Те переглянулись.

— Приведите его, вам говорю!

— У него повреждены, ноги, господин капитан, сломаны.

— А руки есть?

— И рук нет.

— Только это и смогли сделать?

— Пока да.

— Другие вам помогали?

— Они все еще там. Дообрабатывают его.

— Он еще жив?

— Да.

— Тогда принесите его. Принесите на руках.

— Он без сознания.

— Это не имеет значения. Пока шевелится?

— Да, господин капитан.

— Несите!

«Охотники» быстро вышли в соседнее помещение. Капитан начал расхаживать взад и вперед по корчме, равномерно ударяя себя бичом по гамашам. Связанная женщина стояла посреди корчмы молчаливая и недосягаемая. На улице продолжали играть музыканты. Бил барабан. Стонали труба и кларнет. Пиликала скрипка. Свистели бичи над головами игравших. Редело хоро. Тихо угасало и пламя костров. Из оврага устало поднималась темнота. По капитан не чувствовал усталости. Он продолжал расхаживать по корчме, равномерно ударяя бичом по гамашам. Доски под ним скрипели и прогибались. Наконец открылась боковая дверь. Сначала задом вошли «охотники», за ними — два потных полицая в расстегнутых мундирах.

— Осторожно, — сказал им капитан, — не уроните его.

С большим трудом они протащили носилки через дверь и внесли их в корчму. На носилках лежало тело без рук и ног.

— Поставьте носилки к ее ногам! — приказал капитан.

Полицаи изогнулись, огляделись, как удобнее пройти, и поднесли носилки к ногам старой женщины. Капитан неподвижно стоял прямо перед ней. Ему хотелось увидеть, как она будет реагировать. Но она никак не реагировала. Она смотрела перед собой куда-то за открытую дверь.

— Знаешь его? — спросил он. Женщина молчала.

— Разве ты его не знаешь? Это твой сын. Ты его родила!

Она продолжала молчать, глядя через открытую дверь в глубину соседней комнаты, смотрела в самую темноту — туда, где начинались смерть и небытие.

— Твой сын, — продолжал он, — брат Гаврила Генова! Ты, что ли, учила его молчать? А он мог бы остаться в живых, если бы сказал хоть слово. Мог бы остаться в живых. Ты учила его молчать? Почему не отвечаешь? Онемела?

Она не отрывала взгляда от темноты, от того места, где его мучили, где у него отрезали руки и ноги, где спрашивали о его брате и его отряде.

— У тебя есть сердце?! — кричал капитан. — Без сердца, что ли, осталась? Почему молчишь? И тебе не стыдно? Он умирает, а ты молчишь? Человек ты или камень? Из чего ты только сделана!

На улице из последних сил хрипел оркестр. Хоро распалось. Костры погасли. Бичи свистели впустую. Танцевавшие лежали в холодной и окровавленной золе среди соломы и щепок на сельской базарной площади.

— Выведите ее, — приказал капитан. — Это не мать! Это камень! Развяжите ее, и пусть она идет куда глаза глядят! Это не мать, это камень! Пусть убирается с глаз моих! Такого бессердечного человека я еще не видел. Пусть идет! Болгария не нуждается в таких матерях! Пусть убирается! Видеть ее не могу!

Он в последний раз ударил женщину бичом по лицу и указал на дверь. Бабушка Младена, мать Гаврила Генова, медленно прошла мимо полицаев и «охотников» и вышла на базарную площадь к замершему хоро и музыкантам.

Капитан захлопнул за ней дверь, подошел к носилкам, вынул пистолет и расстрелял всю обойму в истерзанное тело.

Когда он вышел на улицу, грузовик Григорова с «хорошо одетыми господами» и попом уже уехал. Они убрались вовремя, иначе капитан излил бы весь свой гнев на них.