Камен Калчев - Генеральная проверка

— Завтра в четыре часа взорвут гранату. Сигнал к восстанию получен. Все в порядке.

— А Вакарельский?

— Что-то поутих. Служанка сейчас чистит картошку. Вы пока оставайтесь здесь я сидите тихо! Я скоро снова приду, если будет нужно.

Сказав это, Эмил вышел из подвала и возвратился на кухню, чтобы проверить, чистит ли девочка картошку. Она действительно была занята делом и лучезарно ему улыбалась.

— Ты чего улыбаешься? — хмуро спросил ее Эмил.

— Да так, смешинка в рот попала.

— Могла бы и не улыбаться!

— Смешно, и все.

Он наполнил водой кружку и начал плескать себе в лицо.

— Тебе хочется спать? — с улыбкой спросила девочка.

— Нет. Нисколько.

— А почему умываешься?

— Потому что мне жарко.

— Ну и что, и мне жарко, но я не плескаю на себя воду.

— Это мое дело.

— Ты думаешь, что я не знаю…

— Что ты знаешь? — Он приподнялся и внимательно посмотрел на нее.

— А вот знаю.

Он схватил ее за косы и опять спросил:

— Что ты знаешь?

— Не скажу! Пусти меня.

— Тогда зачем болтаешь глупости?

— Потому что мне хочется поболтать. Тебе-то какое дело?

— Я запрещаю тебе болтать. Одна такая, как ты, болтала, болтала и стала жестяным бидоном.

— Ну и стану, что из этого?

— Давай чисти картошку и помолчи!

Пока в летней кухоньке продолжался этот диалог, находящиеся в подвале уже потеряли счет минутам.

«Не знаю, сколько времени прошло, — вспоминал Коларов, — но вот поленья задвигались и в отверстии показалась голова нашего бодрого сторожа. Он был чем-то встревожен. Оказалось, что служанка зачем-то заходила в подвал, но, услышав, что кто-то храпит, выбежала на улицу, стала кричать, что кто-то сидит в подвале. Ее успокаивали, убеждали, что ей это послышалось, но она продолжала твердить свое. Действительно, Георгий, который страдал хроническим бронхитом, начинал храпеть, как только засыпал. Я время от времени толкал его локтем, чтобы он не задремал, но все-таки он раза два забылся в дреме и всхрапнул. Это случилось именно тогда, когда служанка спустилась в подвал…

Поленья снова раздвинулись, и опять показался наш ангел-хранитель. На этот раз он выглядел довольным и веселым. «Выдержали экзамен, — торжествующе прошептал он нам. — Полиция приходила, снова везде обыскивала, в подвале тоже, но ничего не заметила. Вакарельскому было страшно оставаться в подвале, он дошел только до его середины, огляделся вокруг и вышел. Мы с тетей ничем себя не выдали, выдержали экзамен…» Экзамен они действительно сдали блестяще, но именно поэтому после поражения восстания разъяренный фашист-полицейский выместил свою злобу: он приказал взорвать динамитом дом нашего самоотверженного товарища Станчевой…».

А ночь на 23 сентября тянулась так, как будто ей не будет конца. Высоко в небе светила луна. На лугах было пустынно. В каком-то дворе заплакал ребенок. Девочка с длинными русыми косами продолжала чистить картошку. Три глубокие кастрюли уже были полны. Эмил велел ей идти спать, но она не уходила.

— Мне не хочется спать! — говорила она. — И мне хочется услышать звон колокола, а не только тебе.

— Какого колокола?

Он сел на низенький трехногий стульчик, вздохнул и сказал:

— Если ты столько знаешь, так подежурь-ка вместо меня. А я посплю хоть полчасика…

— Почему бы и нет? Спи сколько хочешь.

— Спасибо тебе! — сказал он.

Эмил прислонился головой к кастрюле, стоявшей на столе, и сразу же заснул. Девочка долго смотрела на его побледневшее, покрытое юношеским пушком лицо и грустно улыбалась. Потом встала и накинула ему на спину свой платок, чтобы не простудился. Мальчик крепко спал, а она через открытое окно все смотрела на улицу в ожидании колокольного звона.

«…Около четырех часов, раздался какой-то взрыв… Потом послышались выстрелы. И наконец донесся звук колокола. Звонили в двух церквах. Но ты все еще спал, и мне было жалко тебя будить…» — рассказывала потом Эмилу девочка.

А вот что говорит Коларов:

«…Прогремело несколько ружейных выстрелов, и вскоре после этого в подвале появились секретарь партийной организации и командир отряда. Они отрапортовали нам, что село Выршец взято и создан военно-революционный комитет. Благодаря внезапному нападению на полицейский участок находившиеся там жандармы и мобилизованные «добровольцы», не оказав сопротивления, сдались, но фашистский изверг — инспектор полиции Вакарельский успел сбежать».

Когда Эмил проснулся, на кухне никого не было. Сгорая от стыда, он быстро выскочил на улицу. Во дворе дачи собралось много народу. В толпе людей он увидел Ангела Златкова — секретаря партийной организации из Выршеца. Тут же находились и двое его друзей. Над их головами развевалось красное знамя с серпом и молотом. Эмил подошел к знамени. Коларов заметил Эмила и знакам подозвал к себе. Эмил заколебался, но Коларов повторил приглашение, и юноша не мог отказаться. Он чувствовал себя виноватым, что заснул, и жалел, что пропустил исторический миг.

Коларов и Димитров обняли его. От смущения Эмил не знал, что делать. Искал взглядом свою тетю и служанку, но перед глазами вертелась пестрая вереница ликующих людей.

Выршец праздновал свое освобождение.

«…Я был извозчиком и получил задачу отвезти Гаврила Генова ночью во Врацу. Запряг коней и часов примерно в двенадцать тронулся в путь. По дороге на Врацу за селом меня ожидали Гаврил Генов, Иван Петров из Выршеца и Ангел Иванчев. Но вскоре наш фаэтон догнала легковая автомашина — та самая, на которой приехали из Софии Коларов и Димитров. Сейчас в ней везли майора Агынского и других арестованных. Я подумал, что на машине гонятся за нами. Гаврил Генов и другие товарищи соскочили с повозки и скрылись в кукурузе…»

— Ты кого вез в фаэтоне? — спросил старший из полицейских.

— Никого.

— Врешь, грязная собака!

— Не вру, господин старший сержант. Ты сам видишь, что фаэтон пустой. Еду во Врацу за пассажирами с вокзала. Я каждое воскресенье вожу пассажиров с вокзала.

— Мы еще посмотрим, что это за пассажиры! Берегись, пропусти машину!

Милан свернул к обочине, легковая автомашина с сидящими под брезентом арестованными быстро промчалась мимо по направлению к Враце и скрылась из виду, оставив за собой облако пыли.

Испуганный Милан долго ругался и охал, потом начал громко петь, чтобы его услышали скрывшиеся в кукурузе, но они не слышали, потому что ушли далеко вперед, решив идти пешком прямой дорогой. До Врацы оставалось километров двадцать.

Сняв плащ и кепку, Гаврил молча шел впереди своих спутников. Все было сказано, передумано, взвешено. Оставалось только гадать: восстанет Враца или не восстанет?

Но он был не из тех, кто привык гадать. Вся его жизнь прошла в мире конкретных категорий: бедные и богатые, рабы и господа, эксплуатируемые и эксплуататоры, простые труженики и снобы, люди и звери, хижины и дворцы, свобода и тирания… И в сфере этих категорий он определял свое место, свою позицию, свою мораль. Никаких средних понятий для него не существовало. Он считал, что человек может находиться либо по одну, либо по другую сторону баррикады. С этой категоричностью он определил и свою точку зрения. Когда встал вопрос: «За восстание или против», он высказался «за». Тогда он сказал: «Мы достаточно говорили о революции, пришло время ее делать!» Таким и запомнил его Васил Коларов.