Омар Кабесас - Горы высокие...

Вот тогда-то я и поняла, какие мы стали сильные. Никто из нас не запричитал, не заплакал. Только про себя каждый с болью в сердце подумал: несчастный. Такое и вообразить мы никогда не могли.

От церкви мы никогда ничего не получали, только давали ей. Давали, конечно, немного. Это точно. Священники утешали нас. Но нам и в голову не приходило винить их за нашу жизнь. Если у нас умирал ребенок, мы верили, что он в царствие небесное попадет. И у нас по крайней мере на душе было спокойнее. Священники наши всегда были толстенькие, холеные. Мы никогда их не спрашивали, счастливы ли они. Какое нам дело до чужой жизни, тем более жизни священника! Обещали они нашим детям кущи райские на небесах — мы им верили. Нисколько не сомневались.

А когда появились другие священники, мы тоже стали меняться. Ведь как хорошо узнать, что есть что-то такое, что правом называется. Право лечиться, право быть сытым, не голодать, право посылать детей в школу. Если бы не священники, мы бы так и не угнали, что такое на свете бывает. Они нам прямо глаза открыли. А дальше мы сами пошли, выучились на все по-своему глядеть. Молодой священник, которого на дороге изуродовали, больше не приезжал к нам. Потом мы узнали, что он за границу уехал, потому что его убить грозились.

Нам стало лучше, а другим хуже. Особенно хозяевам асьенд. Они ведь больше всех пострадали, когда мы свои права стали требовать. Теперь они тратили больше, а получали меньше. И еще одна штука. Узнав про то, что правом называют, мы перестали перед хозяевами головы опускать, когда они нас бранили. Научились смотреть им прямо в глаза и будто на несколько сантиметров подросли. Ведь, опустив голову, человек ниже становится, а когда он ее поднимет, то и дух у него поднимается.

Через несколько месяцев приехали новые молодые священники и опять то же самое говорить стали. Мы понимали теперь все больше и больше. Когда-то набожному Хосе не стоило труда подружиться со священниками.

«Надо в кооператив вступать, легче будет», — сказал он после встречи с одним из них.

У каждого человека много всяких зеленых надежд в душе, но бывает, что они и созревают.

«А с чем вступать будем, если у нас нет ничего?»

«Ну, хотя бы с поросятами, — отвечал он. — Курочек можно побольше завести. Каждое яичко опять под курочку».

Иногда в часовню городские парни приезжали и пели песни про бедных. Мы все больше и больше понимали, что нас обманывают, что правда совсем другая. Каждый должен быть добрым, но добрый — это не значит покорный. И в памяти вставал молодой священник, падре Луна, которого гвардейцы чуть до смерти не забили. Если сотворили такое со священником, который только перед богом держит ответ, то что они с нами могут сделать? После вечерней молитвы на улицу стало лучше не показываться и, уж конечно, не ходить на развилку. Не потому, что до нее далеко, а потому, что гвардейцы там до семи с лишним вечера сидят, пока не уйдет последний автобус в Чалатенанго.

И не дай бог стопку опрокинуть в неурочный час. Понятное дело, что и Хосе раньше тоже изредка позволял себе промочить горло. А теперь бедняга мучился оттого, что не мог сходить на развилку и поболтать там немного со своими друзьями. У дона Себастьяна торговля хуже пошла. Посетителей стало меньше. Теперь дон Себас спешил поскорее отправить по домам мужчин и пораньше закрыть лавку.

После случая с молодым священником власти не появлялись в Чалате две недели. Знала кошка, чье мясо съела. Потом снова объявились. Начали с дома дона Себастьяна.

«Приезжал ли кто-нибудь из священников, сукин сын, в часовню мессу служить?»

Дон Себастьян не спешил с ответом. А что ему было делать? Хоть он с нас за товары и брал немало, но всегда был заодно с нами, бедняками.

«Видите ли, после того случая с падре никто больше сюда не приезжал. И часовенка, вон она, запаршивела. Люди даже близко к ней не подходят».

Гвардейцы, конечно, знали, что Себастьян здешний не нами заодно, а потому не поверили ему. Они решили его подловить:

«А кто, по-твоему, палку вставил этому священнику-коммунисту?»

Дон Себастьян пошел к стойке, чтобы налить в кружки имбирного газированного из бутылок, которые он открыл, и размеренно так ответил:

«Никто не знает, чья это работа».

А они не утихомирились, продолжали ловушки ставить вроде этой:

«Надо же, воткнуть палку в зад священнику! Ну и злодеи!»

Теперь у дона Себастьяна на раздумье времени не было. К стойке за имбирным уже не надо было идти, а ответа от него ждали… Тогда он, будто зевая, сказал:

«Возможно», — и отпил глоток имбирного.

«У тебя что, язык отсох?»

Дон Себастьян засмеялся, другого выхода у него не было.

«Все утро у меня зуб болел».

Тогда они начали пиво ему предлагать. Но он ответил, что на работе не пьет. А они опять свое:

«Мы же тебя угощаем!»

(«В таких случаях, — рассказывал потом моему Чепе дон Себастьян, — лучше дурачком прикинуться».)

«Дело не в расходах, а в том, что мне как хозяину лавки нельзя пить. Могу барыши упустить. Потому угощайте не угощайте, а выпить не могу».

(«Если бы я беспокойство выказал, они сразу же поняли бы, что я их за нос вожу, — заканчивал свой рассказ дон Себастьян. — С вами — другое дело, могу я выпить, а с этой публикой нет, не мог, потому что им выспросить каждого хочется».)

Обо всем этом мне потом Хосе рассказал.

«Видишь, Лупе, до каких пакостей доходят».

«Честных людей шельмуют», — ответила я тогда Хосе.

А в другой раз, когда я в лавке была, дон Себастьян снова завел разговор:

«Говорят, что коммунизм — это когда всякие идеи, в головы вбивают и что падре Луна был из самых настоящих красных».

«Вот не подумала бы!»

«Они говорят, что самое плохое — это коммунистические идеи… да еще в церковь лезть с политикой».

«А что такое «политика» и «коммунистические идеи», дон Себастьян?»

«Это когда говорят, что сначала нужно на земле жизнь лучше сделать, а потом о рае на небесах хлопотать».

(А Чепе мне так потом сказал:

«Вот, Лупе, как раз этого-то власти и не терпят! Священники рассказывают, что во всем хозяева виноваты. Хозяева понимают, что народ бунтует потому, что священники его просвещают. Власти считают, что красный дьявол завладел душами священников и что виноват во всем этом один из пап римских, которого вовремя отравить успели. А если бы не успели, то все католики уже давно были бы коммунистами».

«Раньше, — ответила я ему, — священники нам на небесах рай сулили. Им и дела не было, что наши дети умирали. Была у нас больница — хорошо. Не было ее — тоже хорошо».)

«И подумать только, что прежде священники из хозяйских вилл да из епископского дома никогда не вылезали. Только там и сидели. Появятся к мессе — и к друзьям своим обратно».