Омар Кабесас - Горы высокие...

— И подумать только, где вам познакомиться довелось! Я про автобус. Хорошо, что живы остались. А вот мой племянник Артуро там, наверное, и смерть свою нашел. Нам даже и труп не отдали. И похоронить не смогли, заупокойную отслужить. И на могилку помолиться не сходишь. А может, так и лучше. У родных все еще надежда теплится, что посочувствуют горю человеческому и отпустят детей, если они еще живы. — Так говорила моя бедная мама — с болью и надеждой. Мысли ее уходили все дальше и дальше. — Наверное, конец света скоро придет. Столько зла кругом. Видела, что сделали с твоим дядей Хустино? Звери! Чем Лупе только держится? Говорят, она даже не заплакала. Ну и сила у твоей бабушки! Ни у кого такой нет. Я всегда ей по-хорошему завидовала. Да и правда! Ну что тут сделаешь? Остается только терпеть да терпеть… и надеяться, что вам по крайней мере будет хорошо, что вы будете жить спокойно, что ваши дети не будут голодать.

Когда мама расчувствуется, ее остановить трудно. А если ей что против сказать — она рассердится. Но мы ее слушали внимательно. «Бедная мама», — пронеслось у меня в голове, а в глазах компаньеры заблестели слезы.

Адольфина, воспользовавшись паузой, сказала:

— Я узнала, что ты состоишь в федерации. Это правильно. Наша сила в организации. Я тоже состою в союзе сельскохозяйственных рабочих.

Потом опять про мою руку заговорили. Мама сказала:

— Слава богу, в больнице подлечили ее неплохо.

А когда через некоторое время Адольфина собралась уходить, у меня к горлу комок подступил.

Хорошее у меня сегодня настроение. Хосе ночевал дома. Часов в пять утра он ушел. Наверное, потому я так ранехонько проснулась и все вспоминаю, вспоминаю… Как спала я, тесно к нему прижавшись, как тепло с ним было, как пахнет его рубашка, как он меня рукой по щеке гладил, словно малого ребенка ласкал.

Появился он из-за банановых зарослей. Пихириче, собака наша, как всегда, чего-то вынюхивала, потом вдруг забеспокоилась и кубарем покатилась в глубину двора.

— Не лезь к курам, Пихириче! — закричала я.

Куда там! Она только сильнее завертела своим обрубком, как виноватая. Я прикрикнула на нее:

— Вон оттуда, кур распугаешь!

И вдруг увидела, что собака прыгает и визжит от удовольствия. Такая она у нас. Увидит Чепе — конца нет радости. А тот словно из-под земли вырос и к дому направился.

— Ну, знаешь! Хоть бы камешек бросил, чтобы я поняла, что это ты. Напугал меня до смерти!

Он сказал мне, что удивить хотел, потому и подошел задами. Он и раньше не раз так делал. Но вчера перепугалась я очень, потому что не ждала его. Хосе, как почти все мужчины округи, дома не ночует. Они на ночь в горы уходят. Днем я его тоже не вижу — он работает. С гор они спускаются на плантации. После гибели Хустино угрожать стали и Хосе: хочешь жить — дома не появляйся.

А что бедняку оставалось делать? Его уговорили уйти, это точно. Сам по себе он никогда бы не ушел. Но и оставаться одному, когда все остальные мужчины ушли, ему никак нельзя. Потому и подался в горы. Я тоже его уговаривала:

«Уходи, ради детей наших уходи! Трое ведь, совсем маленькие».

«Ну, так и быть, ладно», — сказал он.

По всему было видно, что он не очень уверен, правильно ли поступает. Я еще сказала ему тогда:

«За нас не беспокойся. Одни справимся. Без тебя нас никто не тронет».

В ответ он только буркнул: «Угу-угу». Это означало, что он не был в том уверен.

«Да хоть пару дней там побудь. Я тебя и ждать не буду».

«Да-да, конечно», — ответил он.

Но не видеть долго ребятишек он не мог. Вот потому и пришел в воскресенье и на целый день дома остался.

— Днем не опасно, — сказал он.

— Это верно. Полицейские что вампиры — только ночью нападают.

Понимаю я, что в горах ему без меня несладко приходится. Конечно, и мне без него здесь холодно. Но у меня есть гватемальское цветное покрывало. Его мне Хосе на рождество подарил. «Смотри, красота какая!» — сказал он мне тогда. И мы радовались, как малые дети. По ночам в ранчо холодно, хотя жерди вроде и плотно пригнаны. Днем жарко, особенно летом.

С той поры как Хосе пришлось уйти в горы, домой он начал заходить раненько утром, когда ребята еще спят. Съест пару лепешек с фасолью, выпьет кружку кофе, поглядит на малышей и отправляется на работу.

А вчера на ночь пришел. И, чтобы на глаза никому не попадаться, пробрался задами. Первым его учуяла Пихириче. А я-то подумала, что собачонка за курами погналась.

Спать, конечно, не пришлось. В четыре я уже небо разглядывала. По утренней звездочке время узнать хотелось. Блеснет она для меня между жердочек, и я ей в ответ тоже подмигиваю. Увидеть утреннюю звездочку — к удаче. Она весточку шлет: пора маис на огонь ставить. Лучше на нее прямо смотреть, когда лучики ее мерцают, словно сама звездочка то загорается, то гаснет. Говорят, она счастье приносит. Эх, если бы это была правда, я бы самая счастливая всегда была! Люблю смотреть на нее. Дня не проходит, чтобы, проснувшись, я с ней не поздоровалась.

Хосе говорит, что я чудная. Не знаю. С самого детства я такая.

Мои мама и папа говорили мне:

«Всегда, как увидишь эту звездочку, здоровайся с ней. Она счастье приносит».

Вот потому я так и делаю. И звездочка в долгу не остается. А разве нет? Хосе пришел и на ночь не ушел, не побоялся, и все было хорошо. Выпил он утром свою кружечку кофе и собрался на работу.

Пока я ему про то да се толковала, он поглядывал на меня при свете фонаря. Темно еще на дворе было. В эту пору солнышко поздно встает. В пять утра темно, хоть глаз выколи. Огонь приходится зажигать.

— Куда это я спички засунула? — сказала я, роясь в кармане передника.

— Не надо огонь зажигать, скоро рассветет, — ответил мне он.

А я ему:

— Все равно огонь развести надо. Кофе сварить, фасоль разогреть. Иначе так и уйдешь без горячего.

— Да не беспокойся ты ни о чем! Тебе за день с ребятами еще достанется.

Вот такой он у меня. Все по нему. Никогда «нет» не скажет. Раньше погрубее был, а теперь изменился. Ест он, а я вглядываюсь в его лицо. Так мы и попрощались.

— Дня три не приду, — сказал ой и потом добавил: — Потому на ночь и остался.

Я его ни о чем не спросила. Только было подумала спросить, а тут самый маленький заплакал.

— Слышишь, как плачет?

— Глисты, должно быть, — сказал он.

— Надо бы змеиного порошка достать, — сказала я.

Тут он рассердился:

— Опять ты за свое! Знаешь же хорошо, что только лекарства помогают.

— Ну да! Давала я ему порошки, которые недавно покупала, а толку никакого.

— Давай и дальше, пока не помогут.

— Дорогие они, лекарства-то. Раньше были по десять сентаво, сейчас за пару надо двадцать пять отдать. Купила четыре порошка, уже только один остался, — ответила я.