Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Я не утверждаю, что юных питерских барышень надо обучать мату. Конешно нет, пусть вырастают новые «смолянки» или Достоевские Настеньки.

Но сама я от мата не откажусь, хотя бы в память о тех, из чьих рук я его получила, от «наших Киплингов на языке идиш».

Они то и бросились тогда — после ПЕРВОЙ НОЧИ в крови, в пожаре — спасать добро.

То, что они называли «добром» — бросились не к сундукам — к стишкам.

К языку — главному трофею. И тряслись над ним все эти годы.

НАШ Киплинг. Потом были НАШ Лорка, НАШ Селинджер…

Все эти переводчики, редакторы, корректоры, Риты Райт, Норы Галь, потом уже из их рук мы получили всю свою Америку. Мы их застали уже старушками. Старушек как всегда больше, чем старичков.

Секция переводчиков… Там спрятался и отец Алеши Хвостенко, рожденный в Лондоне, в семье левых эсеров. Туда вернулся и Старик Лихачев, не академик, но воспитатель целой плеяды питерских юношей.

Я недавно видела всю эту компанию — «Секцию переводчиков», как нарицательное, в «Звезде», на семинаре.

Смотрела на эти лица стариков и старух, кто-то еще жив — из ТЕХ лет. Они и не заметили, что вместе с языком взяли еще что-то неясное, как радиация. То ли русского Бога, то ли русскую душу…

Про «Секцию переводчиков» я сочинила песню.

Песню лебедям — от своего от вороньего имени. И мотивчик у нее блатной — «Нина-дочь прокурора».

Воронья песня.

Надо что-то отвечать. Раз уж я взялась отвечать, то и отвечаю… от нас — воронов.

Когда райские птицы свои перья уронят

И простуженной глоткой захрипит соловей

Я спою тебе милый, эту песню Воронью,

Она горше отравы, а не хочешь, не пей!

Гуси-лебеди жили по Лебяжьей канаве,

Улетали навеки — обронили птенца,

Эта песня — Воронья, она горше отравы,

Но уж если разлили — допивай до конца.

Говорят, мы не вправе, мы — из грязи, из пыли,

Из прохожего места, из густого вранья…

По Лебяжьей канаве — прежде — лебеди жили,

А теперь наступили времена воронья.

Наливай по еще, не грусти, малолетка,

Не пришлося тебе на чужбине пропасть,

Все ж Воронья Слободка — не заморская клетка,

Да и голосом вышел ты в жидовскую масть…

Допивай до конца — закуси, чем попало.

Мухомором слоеным, черно-белым крылом,

Этой песней вороньей — чердаков и подвалов,

Да Лебяжьей канавкой, да соленым локтем.

Этой песней лебяжьей — чердаков и подвалов,

Да Вороньей канавкой, да соленым локтем.

Получилось не только о евреях, но и обо всех остальных, кого революцией выплеснуло из конюхов и кухарок, в младшие научные сотрудники.

Все хотели стать чем-то другим:

Евреи — русскими.

Крестьяне — господами.

Казаки — приват-доцентами.

Самое интересное, что у всех все вышло!

Иногда, даже забавно — СОВЕТСКОЙ, объявляется почти вся недворянская культура — крестьянская.

Ее и при Совке гнобили и теперь гоняют. А я, по старой еврейской традиции, решила побыть пока при этом сундуке…

В общем, Россию гоняли сквозь строй — как обычно, в нормальном режиме времен, скажем, Ивана Грозного.

Евреев — тоже, по старинке — той, еще библейской, с разбиванием младенцев об стену.

Но, уже с Гражданской войны вся эта кровавая купель была общая. Заваливали друг друга по очереди — то казаки разбойников, то разбойники казаков. Кузьминский кричит, что я все сочиняю, и что после групповых изнасилований дети не родятся.

Да, но это, если узнавать о том времени только из хорошей прозы. Там сплошные групповые изнасилованья. Писателям — про групповые то, всяко интересней писать.

А если просто послушать мертвецов, то выходит, что в этой страшной каше шла жизнь, и пышным цветом цвела совсем другая статья: «принуждение к сожительству с использованьем…» — тут уж по-разному, кто смертью грозил, а кто и просто сулил мешок картошки.

От казаков рожали евреев, а от дворян — тоже. И кто-то помешивал и помешивал большой деревянной ложкой Россию и евреев.

И опять война, и опять лагеря, и опять голод…

А потом вдруг странная попытка маленького Сталина, тронуть евреев — тех, что хранились у него под крылом.

Он их не трогал до поры, до времени.

Как всякая персона, ангажированная мелким бесом, он как-то смутно осознавал свою функцию — по сохранению остатков этого племени.

И по сохранению России — вот таким, вполне моисейским способом — во тьме, в крови, не подпуская к остальному миру, и только венчая с еврейством все больше и больше.

Не знаю, почему он решил их все же тронуть — одно ясно, в ту же минуту его смахнули со стола, как маленького усатого таракана. Того самого, из Чуковского. Прилетел воробышек и склевал.

Тут мы как раз и родились. А вокруг стало непривычно тихо. Ни войны, ни голода, ни «черных марусь» — один только Гагарин с Белкой и Стрелкой. Кончилась репетиция Страшного Суда, с участием наших бабушек и дедушек.

По Питеру прошлись так, что тут и вовсе не осталось местного населения, все чесали да чесали кровавой расческой.

— Вы же и чесали!

Мы и чесали — но «МЫ» уже были «ВЫ». Мы ВСЕ уже были «МЫ» и чесали «НАС».

Если бы я была настоящий Исаич, я бы написала об этом книгу — с документальными свидетельствами и статистическими выкладками.

Но я — Исаич-Бедная девушка. И особенно меня смущает всемирный успех его «Красного колеса». Так что я ограничусь голословными утверждениями.

Вокруг нас был мир — в миру все женились уж по любви — а особенно по этой дурацкой юношеской тяге к экзотике — хоть и ясно сказано:

— Не любите черный глаз,

Черный глаз опасный,

А любите голубой,

Голубой — прекрасный!

Все любились уж вовсе вперемешку — и уж вовсе по доброму согласию.

В очередной раз Питер опустел в конце 70-х — и Америка получила свою первую порцию России. Тогда она еще не заметила что это — Россия.

Думала, так — евреи, привычная уже напасть.

Тогда в семидесятые полицейские еще не освоили выражение:

«РУССКИЕ СВИНЬИ»

при битье ногами по почкам. Позже это придет на смену:

Про русских — это уже из моих лет в Америке.

Тогда, в семидесятые, из Питера отъехало много народу… Оставшиеся — опять чего-то там воевали, довоевывали свою СВОБОДУ. А потом наступила эта ПОТОМ МАЛЕНЬКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ — такая маленькая, что ее даже назвали другим словом, но все двери открылись, и мир стал ОБЩИМ.

И вот тут-то, наконец, «ВЫ» стали «МЫ». Россия потянулась с котомкой на запад, не вполне осознав — чего это она бредет?