Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

НА ЗАРАБОТКИ ЧТО ЛИ?

Ленивая мечтательная Россия — бессребреница, всегда довольная трешкой в кармане — на заработки — с чего бы это вдруг?

А никто не догадался, что свадьба кончена и РОССИЯ теперь — ЕВРЕЙ.

Ей теперь идти по свету с несносным нытьем о Боге, любви, совести, жалости…

Идти с протянутой рукой, как положено блаженному юроду, навстречу миру, в котором Бога стараются заменить различными тотемами. Не важно, компьютер это, колбаса, или голливудская мелодрама — все это вещи ХОРОШИЕ, все это имеет полное право на существование, но не на ГЛАВНОМ месте, а в отсутствие Бога — немедленно выползает на ГЛАВНОЕ.

Это — неправильно.

Но ЕВРЕИ — они конешно этого не допустят, то есть программа, которая теперь называется не именем народа, но именем места — РОССИЯ.

Когда-то русских детей унесли американские гуси-лебеди имени шестьдесят восьмого года. Тогда Америка была для нас — Великая школа свободы. Но теперь своей свободы — хоть отбавляй, а там — поражение Еврейской идеи. И пусть мелкий бес говорит, что — победа, что Еврейская идея это:

КАЖДОМУ ПО КУРИЦЕ!

И еще:

КТО НЕ РАБОТАЕТ — ТОМУ КУРИЦУ ПОМЕНЬШЕ!

Все это уже проходили, и я доподлинно утверждаю, что никогда это не было еврейской идеей. Еврейская идея говорит вот что:

ОТПУСТИ ЭТУ КУРИЦУ В НЕБО — ВДРУГ ОНА ПОЛЕТИТ?

ЕВРЕИ — это теперь МЫ — РОССИЯ, мы все теперь — РУССКИЕ, один общий народ.

Наша кровь и плоть смешались.

Мы стали сильнее.

Наверное, мы теперь способны к свершению завершенных действий.

Но в нас по прежнему остались жалость и мечтательство.

Совесть и божеверие.

Страшных мук нам, наверное, больше не положено, страшней, чем было в том веке все равно не сделаешь. Но программа — продолжается.

А я евреями — с этим словом, жаль прощаться. Это было — ХОРОШЕЕ СЛОВО.

Его сейчас часто можно услышать тут в Питере. Вообще в России.

ЕВРЕИ — это уже не жиды и не комиссары, и не смуглые жители государства Израиль — это опять что-то безусловно СВОЕ — НАШЕ, русское, но пугающее, что-то что надо прокричать, пробить в колокол, как когда-то:

ТАТАРЫ!!!

И бежать! Но звонить — поздно и бежать поздно. Они вошли и надо теперь — ЭТИМ быть.

Любить раскрашенного деревенского Бога.

Брести с котомкой по свету.

И по-прежнему, внезапно замирать посреди свершения завершенного действия,

с надеждой, глядя в небо:

НЕ ЛЕТИТ ЛИ КУРИЦА?

Обдумавши все эти многочисленные мысли и рассортировавши их в голове, я конешно захотела их как-то донести до неразумного народа. В общем, это был уже не первый случай, кода Бедная девушка чувствует, что ей открылась высшая истина, и надо по этому поводу что-то делать. Была уже одна чудная девица, которой под деревом что-то там сообщили голоса.

— Пойдем, Поля петь. По-хорошему — бутылкой по голове они не понимают. Надо пойти и рассказать им про Русскую идею. И вообще, что козлы они. Я, конешно очень храбрая, но петь-то я не умею, так что пойдем — будешь петь со мной хором.

— Говорить тоже?

— Только петь. Говорить, не бойся, я сама буду. Ты только стой рядом со мной, а то страшно.

— Пошли!

Поля почти все мои песни знала. Я договорилась с сербом Витей на какой-то неходовой будний день. Никаких гитаристов тогда не было. Я и Поля.

Ну, Поля хоть — меццо-сопрано.

А я — отродясь, дальше своей кухни не пела. Ладно, думаю, чего мне терять-то? У меня устоявшаяся репутация Городской Сумасшедшей, не хуже Чацкого. Нечего бояться — пора скакать к осажденному Орлеану.

В это время, Костя Кузьминский выпустил мою первую книгу. Она называлась «Питерский романс», и включала в себя все мои песни о Бедных девушках и несчастной любви. Будучи еврейской Жанной Д, Арк, я решила погибнуть во имя идеи, но и одновременно как-то подзаработать.

В общем, устроить презентацию этой книги. И поставить маленький спектакль. Кроме нас с Полей должны были выступить еще три человека — я хотела их показать публике. Все они должны были выйти передо мной (в роке это назвали бы «разогрев») и прочесть совершенно определенные свои вещи, которые я выбрала. Эти трое были — сам вечно опальный мэтр Кузьминский и двое людей, связанных с ним в ту пору — Володя Брук и Слава Могутин.

Володя был мой близкий друг, а Славка тогда только появился в Нью-Йорке и радостно использовал любой плацдарм для выступлений. Его направил к Кузьминскому Лимон и отрадно видеть, что Славка никогда от Кузьмы не отрекся — везде его поминает как друга, и по-прежнему, сотрудничает с бруклинско-киевской компанией Костиных «деток». В общем, все эти три человека, которых трудно себе представить участниками чужого спектакля, тем не менее, согласились на этот раз пойти «под меня».

Но в программке я никого из них не указала — мне хотелось посмотреть — придут ли послушать одну меня. Программку я напечатала на ксероксе и положила во всех русских местах, где прежде приходилось крушить народ бутылками.

Все знали, что помимо Городской Сумасшедшей, я еще и художница. Но в программке была вовсе не выставка, а книга и концерт — что-то странное. Всем стало интересно посмотреть — что же такое Городская сумасшедшая может спеть, и в назначенный день в «Медведь» явилось человек примерно триста.

Никогда больше, кроме того случая, когда ребята из «В нашу гавань приходили корабли» затащили меня в Бруклин, в театр «Миллениум», мне не приходилось выступать перед таким количеством народа.

Сначала шел мой спектакль: великолепный Кузьма читал про Лысую гору, потом Брук — про «Русский Самовар», потом Славка — про бедных деток Кальвина Кляйна…

А потом пришел наш с Полей черед.

Мы вышли на сцену в огромных шляпах с цветами.

Поля, учась в Ля Гвардии на факультете пения — на сцене бывала и прежде,

а я — никогда. Непонятно было на кого смотреть. Я хотела увидеть родителей и не смогла. Там где-то были бывшие друзья — все они теперь считали, что я спятила, и сторонились меня. Но вот «старики» — родительские друзья, они меня хотя бы жалеют и пришли поддержать. Но я их никого не вижу и поэтому думаю, что все тут передо мной — козлы. Они предали нашу Русскую идею, и теперь я скажу им все. Расскажу им, какие они козлы.

— Сейчас я вам расскажу, что такое быть евреем. И с чего начинается разрушение личности. Это когда ты выходишь во двор на проспекте Обуховской Обороны. Тебе три года, и ты там спокойно гуляешь с другими детьми, но однажды они вдруг тебе говорят:

— Баба Катя не велела нам с тобой играть. Потому что ты еврей.

Ты бежишь, конешно, в слезах домой и спрашиваешь — что это за такое «еврей» и нельзя ли тебе этим НЕ БЫТЬ? И вот тут все решается впервые. В три года. Что тебе твоя мама ответит? Мне ответили: