Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Душа:

— Но ведь Свет видели только четверо, поверят ли им и вразумит ли их «плащаница»?

Ангел:

— Вот для этого и «дневники»…

Душа:

— Но ведь они покажутся несвязанными между собой…

Ангел:

— И то и другое о жизни, помимо смерти…

Душа:

— Может быть они для спасения…, мне становится совсем спокойно, когда я думаю, что они могут спасти, пусть даже и одну единственную душу. Если так, то мое существование уже будет не зря.

Ангел:

— Во славу Божию…

Душа:

— Интересно, какую душу они спасут?

Ангел:

— Твою…, разве ты это не почувствовала…

Высокого роста пожилой седовласый мужчина, сопровождаемый высокой, уверенной в себе и в своей красоте, брюнеткой, шли по лесной тропинке, сопровождаемые невысоким сухопарым старичков в рясе с большим посохом, бывшим настоятелем монастыря:

— Вы очень хорошо сделали, что привезли этих троих к нам. Не хочу корить моих монашков, ни один из них не в состоянии нести с таким усердием послушание. Уже пол года прошло, как они здесь, а все дела переделали, кончают свое и берутся за другие. Хм…, я поначалу, было, укорял — думал гордыня в них требует большого, мол, я и больше могу, но присмотрелся — все ради Бога! И вот что замечу: эти то двое гигантов от природы добры, но вот как начали монашествовать, будто на учебу подрядились, умнеют, проницательность в них просыпается, понимают быстрее других, а как поют… Не устают совсем, все то у них в руках спорится и при том ни капли эгоизма, не знаю, бывают ли такие еще!

— А третий?

— Третий особенный… Много у него, видимо, чего в жизни было, но все это, как Ангел Божий крылом смел и с памяти, и с души. Бывает такое — святые писали, если Ангелу в глаза посмотреть…

— А как же это так, он же не видимый…

— Чудны дела Твои, Господи! Вот так бывает, возьмет грешника за руку души его…, именно за душу, развернет к себе и прямо в самую глубину души… Такое случается, когда человек вот…, как бы это понятнее…, вот когда собирается последний, заключительный шаг к своей погибели сделать, вот набрал уже полноту грехов свою, вот тут, жертвуя собой, Ангел и сотворяет с собою такое…, духовник мой схимонах, преподобный теперь уже Анисифор, сказал раз, что делая так без воли Божией рискует Ангел самовольствуя, ради любви к своему подопечному, да только Господь милостив, любвиобильную жертву всегда принимает.

Вот так видимо и получилось — вы же сами говорили, будто он взял за руку кого-то, что-то там хотел сделать, да так и озяб…

— Так он хотел…

— Да много ли мы понимаем то, когда хотим чего-то? А вот и они…, ну-ка глянь, доченька, у тебя глаз то острее будет — где они?… — Марина посмотрела в направлении, указанном настоятелем, и увидела троих мужчин в рясах, несущих по большому бревну, ей показалось, что ноги их под рясами даже не касаются земли — словно плывущими по воздуху, быстро подошли они до стоящих. Издали слышался один голос, поющий псалом и лишь вблизи оказалось, что это слившиеся в унисон три. Звуки стихов псалмопевца Давида ласкали не столько слух, сколько душу, рвущуюся на встречу этой, разливающейся по огромному лугу, хвале Богу. Они прошли с сияющими улыбками, кивая спокойно головами в ответ на приветствие, остановившись, лишь на мгновение, принять благословение от наставника. Двое из них, обладавшие непропорционально маленькими черепами, при явно бОльших и мощных туловищах по сравнению с третьим, совсем по-родственному тепло улыбнулись женщине, в шевелении их губ, поющих псалмы, ей почудилось — «матушка», после чего они слегка поклонившись, продолжили свой путь. Взгляд третьего выражал сдержанную умиротворенность, светясь изнутри тихой и только ему одному понятной радостью, чем он и поделился с каждым из попавшихся на пути…

На обратном пути, Лагидзе повторил это, тоже угаданное:

— «Матушка» — сказали бы, не поверил… Что ты с ними сделала…

— Не знаю, наверное, отнеслась, как к людям… А что это «Сергей Петрович», звонивший недавно, да и генерал этот?…

— А что они… Ты знаешь…, они ведь поверили, что человек этот не несет опасности…, не знаю как, но поверили…, и вот «плащаницей» заинтересовались…, говорят в Италию повезли… в институт «Туринской плащаницы» — там целый консилиум в себя до сих пор прийти не может, многих она уже к вере привела…, Христова, я имею в виду, а теперь то…

— Хотела сказать, что рукопись эту…, ну «дневники», я Владыке отдала — своему духовному отцу… А он знаете, как распорядился?

— Как же? Вынес на синод, или как там…

— Нет! сказал, что сам отправит мужу, вместе с благословлением на написание романа — так и сказал: «Отослал Лешке молитвенный привет вместе с рукописью — вот ему и будет послушание!».

— А что Алексей?

— Сказал, что Господь управит по молитвам отченьки…

— Любопытно было бы почитать…

— И не сомневайтесь…

— А что же Игнатьев?

— Приходит в себя… На Афон собирается… Основал свой фонд милосердия…

— О как! А что с ним было то? И что это он так-то?

— Да…, вот так… Никто не знает… Он рассказывает, что в полубреду долго горел, а потом сон ему привиделся: какой-то старичок рядом с его кроватью в больничном боксе долго на коленях молился, а он так перепугался, что боялся и пошевелиться, и вот дождался пока старец сам не повернулся и не посмотрел светлым и добрым взглядом…, долго, говорит так смотрел, а потом улыбнулся перекрестил и сказал: «За тебя раб Божий особенно молиться надобно, но без твоих молитв и богоугодных дел никто тебе не поможет». Вот с тех пор и на поправку пошел, перестал бредить, сознание прояснилось… первое что сделал — соборовался, взял благословение и начал фондом заниматься. Его же Буслаев назначил…, как это…, распорядителем своих денег, и представился… Ну вот он все эти деньжищи и половину своих туда и вбухал…

Впереди длинная, уходящая, как будто в небо, совершенно прямая узкая дорога, уложенная между высокими елями, виделась некоей Лествицей, на ступенях которой предстояло еще много столкновений со злыми силами, но на душах у обоих было спокойно, чувствовалось присутствие еще двух существ, напевавших в унисон: «Слава Тебе Боже за все!». От куда-то издали сзади, слышался благословляющий на дальнюю дорогу колокольный перезвон, а данное игуменом благословление до сих пор грело благословленные руки, макушки, души, нежившиеся в отчищенных исповедью и Причастием плотях.

Марина с таинственной улыбкой глядя на ниспадающую в поклоне перед колесами большого джипа, дорогу, сквозь молитовку, послала куда-то далеко, хотя «далеко» это казалось совсем близким, теплевшимся в глубине ее сердца: «Лелюшка мой, как же здорово быть связанной Боженькой одним венцом вместе, слившись в одно сердечко, под одним благословением, навсегда, навсегда, навсегда»…