Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

После обеда на кафедре тоже никто не объявился, и я уже спускался по лестнице к входным дверям, как меня остановил сторож этой части здания, Юлюс, и посоветовал не ночевать дома: он устроит мне здесь лежанку, что и сделал. <���…>

Утром паника в общежитии. Все бегут по лестнице вниз. Бегу и я. В спортзале транслируют речь Молотова. Война. Немецкая армия вторглась на территорию Советского Союза. Тут же первые самолеты над Вильнюсом и первые бомбы. Приказ руководства общежития идти в убежище. Новоприбывшие приносят в убежище все новые слухи: немцы заняли Каунас и пр. Вдруг появляется поэт К. Ж. [108] Казис Жиргулис (р. 1912) — химик, поэт. Изучал языки и литературу в Сорбонне, потом химию в Вильнюсском университете. В 1944 г. покинул Литву, живет в США. и торжественно объявляет, что Красная армия не только отбила атаку врага, но и перешла в контратаку и уже приближается к Караляучюсу [109] Литовское название Калининграда. .

К вечеру, когда надоело сидеть в убежище, пошли в город. В городе особой паники не заметно. Чуть более активное движение войск в сторону Снипишек и Заречья. Кое-где к небу поднимаются столбы дыма от пожаров. Когда шли по улице Гедимина, над банком Литвы пролетели немецкие самолеты, и одна бомба небольшого калибра взорвалась прямо на другой стороне улицы, обдав нас землей, но никого, к счастью, не задев. Получив такое неожиданное первое «крещение», мы немножко испугались и пошли домой, выковыривая землю из ушей.

Сегодня настроения в корне изменились. Никто больше не верит в победу советского оружия. Честно говоря, уже и некому верить. Говорят, что Вильнюс обороняться не будет и что большинство начальников и партийных руководителей спешно отбыли на восток. Даже поэт К. Ж., еще вчера предсказывавший быстрое взятие Берлина, вдруг «онемечился» и теперь с не меньшим энтузиазмом толкает речи о походе на Москву. Мачернис рассказывает, что находящаяся в руках партизан каунасская радиостанция уже объявила состав временного правительства Литвы (сам я не слышал, нет аппарата).

Встретил на улице Антанаса С., он передал слухи, что будут бои за Вильнюс.

Около полудня — шум на лестнице рядом с моей комнатой. Приоткрываю дверь. Красноармеец в полной выкладке, даже с винтовкой через плечо, в сопровождении сторожа общежития, протягивает мне какой-то листок и хриплым голосом рычит: «Вам призыв!», разворачивается и гремит вниз по лестнице. Раскрываю и читаю: приказ мобилизационной комиссии местного военного округа немедленно отправиться на сборы новобранцев. Я вздрагиваю, поскольку новая власть еще не перевоспитала мои инстинкты. И, поборов что-то вроде приступа долга и ответственности, длившегося несколько мгновений (хоть я давно решил в армию не идти), возвращаюсь в свою комнату, все еще немного потрясенный и взбудораженный.

Прошедшую ночь провели (с Альгисом З. и его девушкой Б. Б.) в окрестностях Кальварии-Тринаполя (à la belle étoile [110] На свежем воздухе (франц.). ). В Вильнюс вернулись только перед рассветом. На улицах ни души. На Кафедральной площади совсем неожиданно встретил заспанного Умбрасаса. Он в нескольких словах обрисовал мне военную ситуацию: в городе ни одного солдата; одни ушли, другие еще не вошли. Как раз при этих словах со стороны Замковой улицы появился отряд быстро несущихся немецких мотоциклистов, которые, на минутку притормозив у фасада Кафедрального собора, на всех скоростях помчались по улице Гедимина в сторону Зверинца.

На правой стороне улицы Таурас, чуть повыше, чем дом, где живут Креве, Путинас и Сруога, лежал мертвый красноармеец в новенькой лейтенантской форме.

В общежитии рухнул на кровать, не раздеваясь, и часов пять спал как убитый. После обеда пошел в университет — просто посидеть, побыть с книгами и попробовать восстановить потерянное в хаосе последних дней равновесие чувств и мыслей, чтобы понять, что на самом деле произошло.

Неожиданно приехал Адольфас, посланный меня искать. Hosanna! Дома все живы и здоровы. Йонас откуда-то узнал, что Пятрас вышел из тюрьмы строгого режима живым, хоть и не очень здоровым, и сейчас уже в Тяльшяй, или по дороге туда. <���…>

Наконец я закончил учебу, то есть сдал государственные экзамены, на которых открывать рот почти не пришлось: чуть я начинал отвечать на вопросы, заданные экзаменационной комиссией, как мой профессор монсеньор Альберт Приу [111] Альберт Приу (Albert Prioult) — преподаватель Каунасского университета (приехал в 1938-м из Франции); автор книг о Бальзаке, работал в Сорбонне, во время войны вернулся во Францию. тут же перебивал меня и отвечал сам (в упоении от собственного красноречия), а я только успевал вставлять одобрительные словечки. Других членов комиссии это совершенно не волновало, поскольку, не зная ни слова по-французски, они все равно ничего не понимали.

Конечно, нечего из-за этого огорчаться. Хуже всего, что, закончив, я не чувствую себя ни на йоту умнее — как Фауст. В самом деле, сейчас, то есть закончив, пора начинать учиться. <���…>

Июнь уже заканчивается, а я все еще в Вильнюсе.

Вильнюс, по которому я сейчас брожу один, хорош как никогда, может, потому что июньский свет, особенно утренний и вечерний, так идет к его стенам. Даже война как-то отдалилась, как будто происходит в другой реальности или в витрине на улице Гедимина, где на карте Восточного фронта флажками на булавках отмечают все приближающуюся линию фронта. Пересекая наискосок площадь Лукишек, думаю: как быстро человек ко всему приспосабливается, как быстро все кажется нормальным!

Простился с хозяйкой, которая погладила меня по голове, когда я выходил, и проводила до калитки. На улице подбежал попрощаться бородатый и странным образом похожий на Миколаса Биржишку соседский скотч-терьер Заглоба.

Шел на вокзал, не зная, когда уходит мой поезд и попаду ли на него вообще. Еще на минутку забежал на кафедру, где поставил книги на полки, закрыл окна, на дверь повесил привычную записку, что вернусь через 15 минут, хоть вернусь только через два месяца (чего хотеть: война!).

С поездом вышло лучше, чем я ожидал, и теперь без забот сижу у окна вагона, глядя на оживленный перрон (большинство — солдаты). О чем мне заботиться, если все время мое и нет разницы между минутой и годом! <���…>

Все еще не могу насытится «хлебом возвращения», ощущением, что я дома, в Нямеикшчяй, что это утянские колокола, и не вильнюсские Св. Иакова.