Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

Наша жизнь так богата приключениями, что я уже не успеваю все записать в дневник. Для нас теперь начались счастливые дни. Правда, и тени кое-какие есть, но хорошие новости их прогоняют.

Первая — я дождался брата… За то время, что я его не видел, К. [130] Костас, Райнис, Тилюс — Костас Балюкявичюс, р. в 1926 г. в Алитусе, погиб 16.02.1951 г. в деревне Яуноняй Пренайского района. сильно изменился… Он уже не тот, каким был 4–5 лет назад. Теперь это совсем взрослый, зрелый мужчина. Я поначалу волновался, он, как мне показалось, тоже. Но так было только поначалу.

Он нас совсем по-другому себе представлял. Думал, мы «распущенные» — пьем, по девкам ходим, ну и стреляем беспорядочно, однако обнаружил жизнь совершенно монашескую. Мы и правда в этих черных, как вороны, комбинезонах Жайбаса, похожи на монахов.

Я старался дать К. верное представление о нашем партизанском движении. Показал разные штуки, даже полученный из-за границы материал, фотоснимки и т. д. Все это его необыкновенно заинтересовало, он даже сам стал проситься в отряд. Я, правду сказать, этого не хочу. Если я погибну, так пусть хоть он останется матери в утешение, будет ей подмогой. Я решительно запретил ему и думать об этом. Конечно, если монголы начнут цепляться, тогда другое дело.

Пробыл он у нас почти два дня. Я наблюдал за ним и понял, что все-таки наша работа на него повлияла. К. еще был у нас, когда В. вечером привел Микаса, который не мог дождаться пистолетов и чемодана и потому сам приехал на велосипеде. Договорились, что человек все это ему привезет в условленное место на шоссе. Договорились и об условных знаках. Я дал Микасу несколько сотен, чтобы купил копирку, и он сразу уехал.

К. ушел назавтра около 12 ч. Обещал приехать через месяц. Я попросил его написать что-нибудь из жизни современных студентов. <���…>

Вот нас и выселили опять из бункера. До этого нас нашли живущие по соседству крестьяне, один из них, как говорится по-советски, «беднейший крестьянин». Когда он набрел на наш бункер, встревожила нас, понятно, не его бедность, а то, что все эти три года он совсем не платил налогов и никто его не заставлял. Разве может кто-нибудь при большевистском порядке не платить налогов и чтобы его ни разу не оштрафовали? Наш «хозяин» уверяет, что он, наверное, из жидков будет, хотя на словах большой патриот, страстный литовец. <���…>

Снаружи льет дождь. Ночь темная. Нас 13 мужиков. Жалко бросать такой хороший бункер. Мы втянулись в работу, и был заметен немалый прогресс. Теперь работа опять прервется примерно на неделю, а то и больше. Перебираемся на тот берег озера к Генису. Идти недалеко, но я чувствую себя совсем измученным. Сидение в бункере высасывает здоровье, как тюрьма.

День пересидели в риге. Вместе с нами люди Гениса. Сюда пришел и Карвялис [131] Карвялис (Голубь) — Йонас Радзюкинас, р. в 1927 г. в Алитусском уезде, погиб в ноябре 1949 г. в деревне Панемуне Сейрийской волости. со своими людьми из группы Юозапавичюса. Днем «устроили митинг». Ванагас привел к присяге новичков. Мы с Римвидасом [132] Римвидас — Юргис Крикщюнас, р. в 1919 г. в России, в Нижнем Новгороде, погиб 15.12.1949 г. в Польше, в Шлинакемисе. говорили речи. Я сделал политический обзор. <���…>

Уже нашли место для бункера. Чуть слишком открытое. Хорошо бы не увидели, как мы копаем.

Идем на встречу со Студентом [133] Студент — Альфонсас Буцявичюс, р. в 1920 г. в Алитусском уезде, 11.04.1949 г. расстрелян по решению партизанского военно-полевого суда. . Этот паренек слишком долго жил без всякого контроля. С ним надо кончать.

Вчерашний день и сегодняшний напоминают мне первые, самые мягкие осенние дни. Небо немного пасмурное, и воздух такой прохладный, приятный. Особенно красиво под конец дня. Кажется, будто это последнее прощание с летом. В такие дни что-то влияет на мое настроение, нагоняет на меня легкую меланхолию. Опять приходят воспоминания, и жаль делается прошедших прекрасных дней. Хотелось бы учиться, чтобы еще чего-то достичь. Ах, эти прекрасные, спокойные и вместе с тем такой печалью дышащие дни! А может быть, они только для меня так печальны!.. Я пытаюсь сравнить их с днями прошедшей жизни, ищу в прошлом похожие. Вспоминаю пейзажи, которые открываются в Визгирдском лесу с высокой горы. Оттуда видны расстилающиеся вокруг леса, между которыми вьется Неман. Красивые окрестности Алитуса, Каунас в праздничный вечер, горы Граца, шахты Донбасса, украинские степи и угрюмая природа — все это сегодня кажется таким прекрасным и таким далеким, недостижимым… Даже эти проклятые украинские шахты сегодня словно бы не такой мрачной пеленой укрыты. Кажется, и сейчас слышу те песни, что затягивали низкими голосами украинки. По-своему красивые, грустные и тяжелые песни, как и вся жизнь людей, что живут в тех краях. Много мне в эти дни приходит в голову картин минувшего, все они прекрасны и так дороги мне. И не заметишь, как сердце невольно сжимается: проходит время, проходит молодость, проходит любовь — все проходит… Перед нами неизвестность, страшная неизвестность. Англосаксонские дипломаты в Москве решают судьбу миллионов. Вряд ли они про нас (я имею в виду не только партизан и Литву, но и всю Восточную Европу) помнят. Они, наверное, сферы не поделили, а кого можем заботить мы? Важно, чтобы не отощал британский имперский лев, чтобы доллар оставался твердым… Не хочу я такой мерзкой прозы — она не сочетается с этими прекрасными днями.

Жайбаса, видно, тоже похожие настроения одолевают. Вспоминаем, что мы с ним уже взрослые мужчины: мне 23 года, ему — 26. Незаметно стали зрелыми. Стали слишком рано — с ружьями, с опасностями вокруг. Неужели мы уже сложившиеся люди? Кажется, так недавно были детьми, гимназистами. Как время бежит! Четыре года прошло с того дня, когда я покинул Литву. Потом все смешалось. Солдатский хлеб, дороги, приключения, лагеря — словом, месиво жизни. И снова в Литве… Но это уже не та Литва, люди словно бы уже не те, знакомых почти нет, а друзья — все они исчезли. Придется жить воспоминаниями, хоть это приятно. <���…>

<���…> Чем дольше я сижу взаперти в бункере, тем больше ощущаю последствия заточения. Хочется хоть немного побыть на свободе, то есть побродить по деревням. Я теперь представляю себе, какой тяжкой должна быть монашеская жизнь и как тяжело смолоду себя запереть. У меня от природы страстный характер. Конечно, я этого никому не показываю. Меня, по большей части, считают «остывшими углями». Увы, те, кто так говорит, сильно заблуждаются. За обликом, от которого веет холодом, скрывается горячее сердце, которое редко смиряется…

…Главное, чтобы хоть сегодня баню истопили. Тогда вымоемся, поменяем белье, и это при нашей жизни уже будет счастьем.