Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

«Ты везде ищешь мегаполис», — говорил Артурас, когда я его, гостя острова, вела не в традиционную кипрскую таверну, а на шумную дискотеку в самом высоком здании Никосии с бронированными дверьми и неоновой вывеской «Zoo». Если бы я хотела сравнить дискотеки Кипра и Литвы, то именно там нашла бы наибольшее сходство, потому что в их антураже видно одинаковое, отчаянное стремление казаться настоящим большим западным городом. Но если сравнивать, например, такие «приметы публичности», как СМИ, то различия между двумя моими родинами очевидны. Большинство статей в кипрской ежедневной газете можно читать, подобно литературному тексту: это складный рассказ с выводами, с правильно построенными предложениями (в отличие от риторической школы, преобладающей в Литве), там практически нет криминальной хроники. Я пытаюсь пересказать своей подруге Руте, которая не понимает по-гречески и живет «за границей», точнее, «за Зеленой линией», одну из последних криминальных новостей Кипра: «Сегодня вечером в Никосии юноша напал на студентку из Шотландии и, угрожая игрушечным пистолетом, потребовал у нее рюкзак и ноутбук. Та ударила нападавшего рюкзаком по голове, пнула каблуком в пах и убежала. Юношу увезли в больницу». И мы с Рутой, переглянувшись, как заговорщицы, громко прыскаем: киприоты — не преступники, а клоуны… В кипрских газетах не увидишь открытой критики в адрес Церкви, описания скандалов с геями и педофилами, зато часто можно прочесть о мужском насилии в семье, где жена — обычно уроженка другой, «не нормальной», страны. Странно, но нет на Кипре и глянцевых журналов типа литовского журнала «Люди», а на страницах тех, что выходят, преобладающие темы — кулинарния, политика и футбол. Когда я, полушутя, предложила одному кипрскому ежемесячнику написать о знаках Зодиака: мол, это популярно во всем мире — они так же почти серьезно спросили: «А что это такое?».

Вид из окон, как ничто другое, выдает различие между моими родинами… Я вижу пальмовую рощу, точнее — рощицу. Для киприотов это роща, для литовцев — рощица. Однако то, что для киприотов — камешек, для литовцев — скала. Для литовцев — озеро, для киприотов — лужа на пути к морю. Посреди парка растет исполинский эвкалипт. На нем круглый год проходят всяческие птичьи слеты, столь шумные, что я давно уже, как святой Франциск, просыпаюсь с их щебетом и наблюдаю красоту занимающегося дня. Птицы собираются, разговаривают и разлетаются. Бывает, что и дерутся, и тогда побежденный падает на землю с переломанными крыльями и проклеванной грудью. Я хороню этих птиц в парке под эвкалиптом. Я и эвкалипт — фотография на обложке моей первой книги. Над ней дружески посмеялся нью-йоркский фотограф Роландас: «Женщина и дерево Дикавичюса» [184] Римантас Дикавичюс (р. 1937) — литовский фотохудожник, автор альбома «Цветы среди цветов» (1987), где он поэтически запечатлел красоту женского тела на фоне природы. . Может быть, литовцев и впрямь тянет к деревьям. Может быть, они и впрямь «недавно с них слезли», шутят о северных народах эллины. «Греки, будучи язычниками, не жертвовали богам мяса, тем более — людей, а вот в Северной Европе…» — пишут в популярном кипрском журнале.

Если говорить о деревьях, то не случайно лучшие садовники на Кипре — литовцы. Даже под палящим солнцем они не боятся сразиться с опасными розовыми кустами и дикими бугенвиллиями, словно северные Гераклы с мускулистой и белой, как у младенца, грудью. Раз я наблюдала такого Геракла в своем саду. Его звали Ричардас. Ни один киприот не смог бы так вычистить сад. Любопытные соседи тоже подглядывали, а потом расспрашивали меня, где я взяла такого садовника: он один трудится, как целый отряд. Пот и кровь льются — как в бою. Я не раз убеждалась, что лучший лозунг для литовца: «Я сам». «Литовец» — говорю соседям. «А, хорканос су [из твоей деревни. — Д. С.]», — отвечают они. «Одна деревня» в сознании киприотов — «одна кровь»…

Так сравнения усаживают мир на качели, и нет конца забавным аллюзиям.

Приехав в Литву, я тоскую по Кипру, а на Кипре тоскую по Литве, зная, что нигде не выживу, если буду пытаться быть киприоткой в Литве, а на Кипре — литовкой. Я уже не спрашиваю, как прежде, готово ли кипрское общество принять людей из других стран. Процесс пошел, и это — реальность. Вокруг видишь русские, китайские, арабские заведения, и уже становится редкостью официант, говорящий с тобой в кафе по-гречески. Ничто не стоит на месте, все меняется с потрясающей скоростью, но нет гарантии, что мир вновь не повернет вспять… Кипр уже космополитичен, и я живу в космополитичном районе. Аптеку неподалеку от моего дома держат египтяне-копты, от которых я узнаю последние египетские новости. Сирийцы напротив открыли овощную лавку и ресторан, деятельность которого в Европе узаконили путем женитьбы на латышках. Семейство иранцев открыло магазин ковров, болгарка торгует платьями, в хлебопекарне работают румыны, грузинка владеет химчисткой, в соседнем доме проживает француженка, ежедневно выражающая недовольство тем, как вывозят мусор. Собаку в парке выгуливает британка, говорящая сама с собой. А что уж говорить об Университете за углом, который в годы кризиса купили американцы и превратили в Центр дистанционного обучения. Там один только персонал двенадцати национальностей. Была по соседству и финка, что каждый год перебиралась в другую квартиру, но все на той же улице. «Зачем, — спрашиваю, — ты переезжаешь, если улица та же самая?» Она отвечает, что не может сидеть всю жизнь на одном месте. Возможно, для финки год на Кипре — это целая жизнь, а переезд в другой дом неподалеку запускает жизнь заново. На Кипре работала и моя юная подруга Моника из Клайпеды, выдающихся способностей менеджер. Она в одночасье решила, что на Кипре ей тесно: в три часа ночи еще плясала на дискотеке, а в семь утра уже улетела жить в Амстердам. Растворилась Моника, как в море ветер, оставив у моей двери шкаф из «Икеи»…

Это всего лишь декорации повседневности. Они, как новые технологии, как спорт или популярная культура, не различают национальностей, им безразличны происхождение или образование. В этих областях красота языка не так важна, как в науке, политике, литературе, куда иностранцев пускают редко и только за особые заслуги. Что же нас, странствующих профессионалов, не должны касаться эти важнейшие сферы? Или мы все же можем что-то изменить? Думаю, да, хотя нелегко войти в комнату, запертую на ключ. Изменения начинаются лишь тогда, когда люди сами начинают сомневаться и задаются вопросом, в правильном ли направлении они движутся, сталкиваясь с новостями и пришельцами из-за границы. Пока звучит «Нам хорошо, как есть», перемены будут принимать с трудом.