Юрий Пупынин - Забытое убийство

— Ничего не надо делать, — предупредила Весика Аня. — Просто постой со мной или посиди.

Они зашли в скверик, расположенный чуть дальше по Каменноостровскому проспекту, и сели на скамью. Весик робко обнял Аню, и она тут же прижалась к нему.

Пока они сидели, Винсент Григорьевич опять обижался на Весика. Тогда, в Русском музее, он сожалел о Весиковой глупости, а теперь — о Весиковой чрезмерной робости. Винсент Григорьевич считал, что Весик в этот вечер должен был непременно поцеловать Аню, а Весик между тем счастливо и взволнованно лишь вслушивался в Анино дыхание под своим ухом.

Ровно и спокойно Аня начала говорить:

— Когда-то я читала одну книгу про лесных насекомых. «Предположим, вы вошли в лес... Вы даже не представляете, — там было так написано, — сколько сотен мелких лесных обитателей притворяется мертвыми: падает на землю или замирает от ужаса на ветках при каждом вашем шаге». И я поняла, что я тоже такая. На самом деле я боюсь людей — при их приближении я замираю: все, меня нет! До седьмого класса я плохо училась из-за этого: учителя не понимали, что надо подождать, пока я перестану бояться и скажу что-нибудь... А вот тебя я не боюсь! Мне не нужно падать на землю и притворяться мертвой.

— А Валера? — тихо спросил Весик. — Его ты тоже не боялась?

— Еще как боялась! Я сразу замерла и притворилась, что меня нет, но он меня нашел, схватил и так стиснул в кулаке, что до сих пор больно.

— Не возвращайся к нему!

— Что ты! Я должна идти. Он будет беспокоиться, с ума сходить, я его знаю. А то еще поднимет на ноги какие-нибудь секретные службы, чтобы разыскать меня... Он будет сожалеть о том, что сделал, уже сожалеет, ты не думай!

Вскоре она ушла. А Винсент Григорьевич понял, что, увидев этот синяк на нежном плече, он окончательно влюбился в Аню.

Но наивысшей точки отношения Весика и Ани достигли позже.

В Приморском парке был холм, поросший редкими соснами и частым шиповником. На холм плавно подымалась широкая тропа, припорошенная красным гравием, открытая ветрам и небесным просторам.

По этой тропинке в день цветения шиповника шли Весик и Аня.

Устав подниматься, они сели на скамью, над которой кусты подняли свои ветки, как розовый полог. С зеленых дощечек для сиденья пришлось смахнуть несколько крупных лепестков.

На этой скамейке они не разговаривали, потому что Весик потерял дар речи. Он несколько раз сказал, делая паузы: «Хорошо здесь!» — и было действительно хорошо, — и замолчал совсем.

Аня смотрела на него и улыбалась. Она достала из сумки спицы и принялась вязать какую-то зеленую нить, изящнейшим образом подхватывая и соединяя петли. Неизвестно, как это удается дамам — бесконечно увлеченно, а главное, так уверенно в своей правоте, — создавать нечто из ничего при помощи шерстяной нитки прямо на ваших глазах. Весик спрашивал у двух: они утверждали, что в минуты вязания вовсе не думают ни о какой гармонии, а просто вяжут. Одна, впрочем, умница и поэт, задумалась и пробормотала, сама себе удивившись, слово «контур», ничего не объясняющее. Загадочный процесс, отчасти магический! Наблюдая за ним, Весик был очарован действиями Ани, ее полуулыбкой и теплым, как сам июньский день, молчанием. Он хотел бы, чтобы так и жизнь его в конце концов связалась и упорядочилась, составляя растяжимую, упругую ткань. Наконец у Ани кончился маленький зеленый моточек, и она уложила получившийся шерстяной лоскут и спицы в сумку.

Они поднялись и неторопливо прошли еще метров сто до следующей скамейки. Здесь на цветах шиповника было почему-то особенно много пчел. Ветки то и дело оседали, а потом вновь подпрыгивали, когда, подобрав нектар, нагруженная пчела меняла свой ресторанчик.

За кустами стояли две сосны. Их стволы тоже были розовыми, но не так, как шиповник. Тончайшей, розовой, полупрозрачной слюдой слоилась их кора, отшелушиваясь и слетая живыми стеклышками на слой рыжих игл внизу. По стволам текло несколько капель смолы — от прозрачной, слегка желтоватой до светло-коричневой, почти отвердевшей до состояния янтаря. Сосны, не имея цветов (молодые шишки не в счет), праздновали весну смолистыми ручейками. Весик потрогал одну каплю и никак не мог потом смахнуть с пальцев клейкий след, не уничтожавшийся платком. «Вот как глупо влип!» — мелькнуло с досадой в его голове. В этот момент Аня схватила его за руку:

— Смотри!

Она показывала на желтую узкую осу, влетевшую в розовый цветок шиповника и странно изогнувшуюся, чтобы ударить добродушную (как мы привыкли считать, несмотря на ее болезненное жало) пчелу. Убив ее, словно в припадке любви, могучая оса — шершень, не успела подхватить добычу, и пчела покатилась в траву. Шершень спикировал за нею и куда-то понес над кустами, мощный и быстрый, почти не чувствуя тяжести. Весику не было жалко пчелы, но от случившегося было неприятно. В воздухе повеяло опасностью.

— Странно, — почти прошептала Аня, — я думала, что шершни у нас не водятся... Не хочу тут сидеть, пойдем дальше.

До самой вершины холма дошли они, до самой высокой скамейки, и увидели, сев на нее, сбегающий вокруг по всем склонам розовый шиповник и группки сосен.

Аня отдохнула и забыла про осу. Она спросила Весика:

— Ты уже решил, что будешь делать со своим семенем? Ты должен очень хорошо продумать, как им распорядиться! Понять, как, куда и когда бросить семя в этой жизни, очень важно.

Весик растерялся и не знал, что отвечать. Он никогда раньше не думал об этом. Семени у него было полно, и оно вылетало из него часто, как горячее содержимое камчатских гейзеров. Но выпадение семени было просто слепым и автоматическим следствием удовольствия, которое он получал с девушками. Оно не было целью — оно просто оказалось связанным с приятным и волнующим времяпровождением. Когда семя падало в Иру, это, с одной стороны, вызывало у нее радость, потому что было даром, «прекрасными плодами зверька любви». Но, с другой стороны, это вызывало у нее беспокойство: вдруг таблетки, которые она принимала, будут недостаточно действенными и возникнут проблемы?

Весик вдруг почувствовал одиночество и стал расти до небес. Он снова превратился в свое неповторимое «я», долго томившееся в изгнании. Он понял, что он хочет сказать.

— Но разве ты не видишь? — спросил он. — Разве ты не видишь, что я уже давно хочу бросить свое семя в тебя? Разве ты не поэтому спрашиваешь, что чувствуешь это?

Аня посмотрела на него со скамейки снизу вверх.

— Это не совсем то, что я имела в виду. Да ты об этом и не думал до сегодняшнего дня, а значит, не хотел.

— Понимаешь, до сегодняшнего дня я думал, что в тебя должен бросить семя Валера. А теперь мне кажется, что это не так.

— Нет, не так. Ты прав. Раньше я не знала, но потом поняла, в чем дело. Он получает удовольствие, когда он со мной, но он не бросит в меня семя. Вообще, чтобы бросить семя, а не просто нечаянно уронить его, нужно быть очень храбрым! Ведь когда ты бросаешь свое семя с целью, чтобы оно взошло, ты должен быть готов к тому, что умрешь. Валера не хочет умереть. Он хочет жить вечно. И иметь ребенка. А это невозможно.