Юрий Пупынин - Забытое убийство

Она тоже стала расти. Они оба стали как две сосны и, поднявшись со скамейки и перешагивая через кусты шиповника, отправились вниз по склону уже с другой стороны холма.

Весик почувствовал, что ему больше не хочется воображать себе дурную бесконечность, от которой ему становилось так тоскливо, и он сказал об этом Ане. Она ответила, что ей никогда этого не хотелось, но она знает, что ей тоже когда-нибудь придется попробовать вообразить это.

Весик взял Аню за руку, так как не знал, умеет ли она ходить, став такой высокой, как сосна.

Они уже почти спустились к троллейбусной остановке, но держались в стороне, чтобы не наступить на кого-нибудь маленького из людей. И тут Весик сказал:

— Ты знаешь, с тобой я мог бы прогуляться к смерти.

Аня вздохнула.

— Сегодня у нас ничего не получится. Я боюсь. Скоро придет Валера.

— Не бойся! Ведь умру я, а не ты.

И тут Винсент Григорьевич понял, что он не вспоминает, а спит. Валера никак не мог прийти в этот день, потому что был в Сибири! Да и разговора такого между Весиком и Аней не было, а был какой-то другой.

Но просыпаться Винсенту Григорьевичу не хотелось. Хотя и заснуть по-настоящему обратно уже не удавалось.

Уже подходил троллейбус, и, став, как все, Весик и Аня поехали к Академии художеств, где Ане в этот день нужно было читать лекцию.

Они постояли на набережной напротив парадного входа. Был светлый теплый день, и, отразившись от Невы, на Анином лице играли слабенькие блики питерского солнца. Глядя ярко-желтыми (как у доктора! — вспомнил Винсент Григорьевич) глазами на Весика, отчего у того начинала кружиться голова, Аня говорила:

— Беды многих людей происходят оттого, что они не умеют играть. У них нет легкости отношения к жизни как к игре, которое иногда необходимо.

Весик согласился и не согласился одновременно:

— Я бы сказал так: эти люди, о которых ты говоришь, относятся ко всякой игре серьезно, как к жизни, постепенно превращая ее в драму. Именно поэтому можно сказать, что для них игры не существует.

Винсент Григорьевич благосклонно кивал, потому что Весик делал успехи: он постепенно начинал говорить.

— Да, ты прав... Вот ты, Весик, умеешь играть?

— Не-ет, — он уверенно покачал головой.

— А Ира умеет... Но я тоже нет! Поэтому нам с тобой лучше не начинать никакой игры, правда? Все равно проиграем!

Она отвела от него свои желтые глаза и печально посмотрела на Неву. Весик почувствовал, что вместе с этим ее взглядом какая-то часть отрывается от него и улетает. С ужасом потери он хотел объяснить ей это, но почувствовал, что не успеет. Аня, взглянув на часы и вскрикнув: «Ох, мне пора!» — уже бежала через широкую набережную к Академии, чудом уворачиваясь от машин. На ней развевалось крепдешиновое платье вишневого цвета, которое ей очень шло и которое она носила, несмотря на то что сейчас, в июне, все ее подруги перешли на светлые тона.

Весик смотрел, как она поднимается по ступенькам, и думал: «Как красиво она идет! Как я устал от всего этого! Она опять уходит, прервав встречу и не договорившись о следующей. И так мы все видимся, разбегаемся, а настоящая встреча откладывается и откладывается. И я не могу понять, любила она Валеру или нет. И я не знаю, полюбит ли она меня или я ей нужен только как отец для ребенка? А где же счастье, луна, гитара? Или то, что являлось когда-то любовью, на самом деле больше не является ею?»

Он попытался снова стать большим и уйти от всех над Невою к Исаакиевскому собору. Но у него ничего не получилось.

А может, ему оставаться, как все, маленьким и общепринятым? Руби дерево по себе, говорила бабушка. Согласиться на работу в лаборатории у Валеры, жениться на Ире? Впрочем, Ира уже замужем за Жорой. Тогда нужно жениться на той тихой девушке из консерватории, дочери маминых друзей из Астрахани! Выполнить свой долг перед обществом и жить преспокойно в невидимой математической стране.

Он был близок к тому, чтобы принять решение.

— Весик, Весик! — закричал Винсент Григорьевич и сорвался в колодец.

Тот, держась левой рукой за гранитный парапет, недоуменно обернулся.

Почувствовав, что его слышат, Винсент Григорьевич воззвал снова:

— Ты должен пойти вместе с нею к смерти! Даже и не думай!

Но тот лишь в сомнениях качал головой.

— Ты не понимаешь! Ты будешь несчастным всю жизнь! Я не хочу! Иди с ней!

Весик не отвечал.

«Неужели я так поступил? Как он? Испугался умереть? Как я мог!» — подумал Винсент Григорьевич, багровея от стыда.

В это время на набережной показался неизвестно откуда взявшийся Валера. Он всегда любил неожиданные появления и исчезновения! Валера почему-то катил детскую коляску. Подъехав, он сказал:

— Весик, привет! О, Винсент Григорьевич, вы тоже тут? Здравствуйте! Уж не знаю, как вам обоим теперь говорить: ты или вы... Винсент Григорьевич, насколько я понимаю, вы не захотели бросать Весика в беде? Решили перерешить и навстречу гибели податься? Это можно устроить. Но, извините, без Ани. С какой стати? Я вот хочу поделиться приятной новостью. Тут, в колясочке, у меня знаете кто? Биби! Дорогие Весик и Винсент Григорьевич — ура, получилось! Не так, как первоначально мною планировалось, но тут вы сами виноваты — не захотели рассчитать так, как надо было. Но вышло тоже очень неплохо. Действие новой Биби весьма оригинальное! Называется «остановись, мгновение!». Хотите посмотреть?

То, что находилось в колясочке, было покрыто ярко-розовым одеяльцем, словно там вправду лежала девочка. Валера аккуратно отвернул его, и из-под одеяльца выглянули блестящие металлические стабилизаторы.

— Ну, детка, давай! — подмигнул он бомбочке и щелкнул тумблером.

И в этот момент что-то произошло с окружающим миром. Почву сильно тряхнуло, и воздух начал загустевать, как прозрачная смола. Машины на набережной вязли в нем и замедляли ход. Замирала и останавливалась, не долетев до гранита, очередная невская волна. Винсент Григорьевич забеспокоился. Он задергал плечами и попытался вырваться из тягучего плена. «Где же колодец?» — думал он. Но колодца не было! Исчез колодец, рассыпался, сгинул. Взорвала его озорная Биби... Это последнее воспоминание невозможно было покинуть!

Пронизанный солнцем воздух стал еще более вязким, он почти затвердел, никуда нашего героя не пуская, но сохраняя прозрачность. Сквозь него, как сквозь кристалл, по-прежнему различал Винсент Григорьевич поблескивающую Неву, несколько автомобилей, замерших на набережной, кроны тополей из Румянцевского садика вдалеке и Аню, навек затворяющую за собою тяжелую парадную дверь бело-желтой Академии художеств. Воспоминание все более окаменевало, и если бы чьи-то огромные очи внимательно взглянули бы сейчас с неба, то рассмотрели бы внизу маленького растерявшегося Винсента Григорьевича в неподвижной прозрачно-золотистой глыбе, словно изумленного жучка в куске янтаря.