Юрий Пупынин - Забытое убийство

— Не понимаю, Роберт, почему мне это пришло в голову, — сказала она, постукивая по столу куском каменного меда с осой и смотря куда-то поверх собеседника. — Но я хочу вам сказать, что желаю вам успеха. Вы что-то задумали: все у вас получится отлично!

К ним приближался сияющий Петер, за которым семенила хозяйка, неся корзинку с бутылкой рислинга из-под славного города Вюрцбурга. Сюрприз, о котором Анна догадывалась, потому что в его подготовлении участвовала, был в том, что на этикетке после слов «производитель вина» красовалась фамилия самого Петера. Она медленно приблизила желтый обломок сот к зеленой бутылке и увидела синеватую тень.

Санкт-Петербург, 11 декабря 199... года

Глубокоуважаемая Анна Михайловна!

Довольно трудно было Вас разыскать. Тем более что исходных данных у меня было не так много. Я знал, что вы искусствовед, известный специалист по русской живописи, читал Вашу монографию. Как человеку, профессионально занимающемуся психологией, мне показалось любопытным сопоставление, которое Вы проводите между Врубелем и Ван Гогом. Особенно интересным (хотя и небесспорным) считаю Ваше утверждение о том, что жизнь обоих художников не могла сложиться иначе, что в их характерах были некие роковые особенности (у каждого, разумеется, своя, личная), от которых они не сумели (хотя, в принципе, могли) отказаться, потому что это видоизменило бы их картины неизвестно в какую сторону... То есть гибель их была неминуема.

Германия — страна большая! Поэтому искал я Вас долго. Кроме того, среди искусствоведов Вас почему-то там не оказалось. Каким-то совершенно случайным чудом я узнал, что вы переквалифицировались в менеджеры и успешно торгуете сухими немецкими винами! Это фантастика! Как Вам это удалось? Переход гуманитария в сферы бизнеса казался мне невозможным, другое дело — физики и математики. Ваш талант по-российски неисчерпаем.

Простите, что осмеливаюсь побеспокоить Вас в Вашем далеком и, надеюсь, достаточно благополучном существовании. Но мне необходимо поговорить с Вами — ведь речь идет о человеческой жизни. Возможно, Вы припомните Винсента Григорьевича Константинова, друга Вашей юности? С ним произошла серьезная драма, и я отчасти оказался тому виной.

Позвольте представиться: Михаил Валерьянович, психиатр, лечил Винсента Григорьевича в течение примерно двух месяцев. У него была бессонница, бич любого тонкого и чувствительного человека. Но в данном случае бессонница скрывала нечто худшее — истинная ее причина состояла в редком и быстро развивающемся психическом заболевании. Целый ряд признаков указывал на то, что несколько лет назад он совершил какой-то неконтролируемый поступок, о котором его чувствительное сознание постаралось забыть, чтобы не саморазрушиться. Некоторые данные психологического обследования дали возможность предположить, что это было чуть ли не убийство, которое Винсент Григорьевич в страхе помешательства бессознательно, но наглухо запер в своей памяти. Идея лечения состояла в том, чтобы он постарался вспомнить, что именно и как совершил, пережить это сердцем и через раскаяние и боль вернуться в человеческий мир.

Дальнейшее развитие событий показало, что я, возможно, допустил неточность в диагнозе. В главном я был прав, но я не учел того, что это могло быть не убийство, а самоубийство! В свое оправдание скажу, что было бы невероятно предполагать это с первого дня нашего знакомства: вполне живой, хотя и очень больной Винсент Григорьевич был передо мной, страдал, боролся. Но есть разные виды самоубийства... Один из них состоит в варварском отказе от какой-то части личности, сочтенной самим человеком по каким-то причинам ненужной. А между тем с ней-то, может быть, был связан главный смысл его существования!

Нечто подобное, очевидно, и произошло когда-то с Винсентом Григорьевичем. Мне кажется, когда-то он совершил насилие над собой, отломав и выбросив значительную часть самого себя — то ли с целью жестоко наказать себя за что-то, то ли не видя возможности реализовать эту свою сторону в жизни. Но хуже всего то, что в момент, когда он это обнаружил, то есть вспомнил тот миг и те обстоятельства, когда им был осуществлен психологический суицид, реакция его оказалась совершенно неправильной! Он получил мощнейший шок, но вместо того чтобы пережить его и вернуться к себе самому в настоящее, почему-то психологически закаменел. Возможно, он перепутал воображение с действительностью. Он словно бы навсегда остался в том временном отрезке, в котором и случилось искалечившее его несчастье! Словно бы что-то встало на его пути, не дав вернуться в сегодняшний день!

Винсент Григорьевич погружен в состояние, которое представляет собой нечто среднее между комой и летаргическим сном. Вместо страдания и очищения — своего рода катарсиса, на который я надеялся, — наступила полная беспомощность, неспособность узнавать людей и самостоятельно передвигаться. Тут еще случился какой-то подлый, загадочный выстрел в окно. Кто решился стрелять в человека, не сделавшего никому зла? Мой приятель Косовский, известный в Петербурге хирург, утверждает, что пуля, вошедшая в спину и им удаленная, перебила некий существенный нерв, починить который он не берется. Но я не теряю надежды! Были случаи, когда другие нервы начинали действовать взамен перебитых. Теперь Винсент Григорьевич лежит в отдельной палате одной из городских больниц под моим наблюдением, и я, несмотря на длительное отсутствие какого-либо прогресса, продолжаю верить в благополучный исход.

Возможно, мне следовало бы избрать иную стратегию лечения. Есть трагическая ирония в том, что, пытаясь избавить Винсента Григорьевича от бессонницы, я вверг его в пучину бесконечного сна! Должен сказать, что последние годы неудачи преследуют меня. Из почти тысячи излеченных больных около трех десятков случаев закончились драматически. И все это падает на последние несколько лет. Вообще-то наш брат лекарь должен спокойно и даже с профессиональным интересом относиться к такого рода неудачам. Нужно исследовать их, извлекать уроки, создавать нечто вроде Кунсткамеры. Но признаюсь: после этой нелепой и страшной истории с пациентом, который стал мне симпатичен, я близок к тому, чтобы вообще оставить психотерапию. Меня останавливает лишь то, что порою мне кажется: наш мир все глубже погружается в пучину безумия. Даже мои слабые попытки противостоять этому могут считаться небесполезными.

Из отрывочных упоминаний о Вас я понял, что Вы сыграли в жизни Винсента Григорьевича важную роль. Изредка в своем смутном забытьи Винсент Григорьевич произносит одно-единственное слово, и это слово — Ваше имя. Поэтому я хочу обратиться к Вам с просьбой: Анна Михайловна, не были бы Вы так любезны и добры ненадолго приехать в Санкт-Петербург? Медицине известны случаи, когда состояния, подобные тому, что испытывает Винсент Григорьевич, были обратимыми. Это бывало нечасто, но мы не имеем право упустить ни малейшего шанса! Я допускаю, что ощущение Вашего присутствия может благотворно повлиять на его самочувствие. Вероятность выздоровления существует!