Юрий Пупынин - Забытое убийство

Пожалуйста, поищите такую возможность. Буду ждать Вашего ответа. Желаю Вам всего наилучшего!

Ваш Михаил Валерьянович

Майнц, 20 января 199... г.

Уважаемый Михаил Валерьянович!

Действительно, найти меня теперь непросто, поскольку я старательно порвала все ниточки, связывавшие меня с моей страной. В ней произошло со мной несколько несчастий, и я не хотела, чтобы хоть что-то о них мне напоминало. После того как добрый Винсент Григорьевич, с которым я была дружна, женился и замкнулся в себе, я потеряла мужа. А потом моя сводная сестра попала под машину. В один дождливый петербургский день я почувствовала: что-то навсегда замерло во мне. Это что-то перестало ясно и тепло воспринимать картины и рождать во мне отклик. И оно больше не хочет оживать. Я поняла, что если собираюсь жить дальше, то жизнь свою мне придется решительно менять. Книга, о которой Вы упоминаете, была написана довольно давно, она просто вышла поздно. Поэтому может создаться впечатление, что я сейчас живу этими проблемами.

На самом деле сегодня меня волнует другое. Я воспитываю приемную дочь, которая часто болеет; у меня отнимает много времени мой небольшой, но постоянно требующий энергии и внимания бизнес. К сожалению, в ближайшее время я не смогу приехать в Россию. Совсем недавно закончился мой коротенький отпуск.

Меня глубоко взволновало Ваше письмо, поверьте! Уже два года я не плакала, а тут просто не могу остановиться. Бедный Винсент! Как дико это все! Я все надеялась, что он счастлив каким-то маленьким счастьем... То, что Вы написали о его внутренней жизни, очень похоже на правду. Но Вам не кажется, что Ваши методы лечения слишком жестоки?

Все же я постараюсь приехать когда-нибудь. Может быть, через несколько месяцев. Хотя, честно говоря, сомневаюсь, что мой приезд мог бы способствовать выздоровлению Винсента Григорьевича. Я стала другой — вряд ли он меня узнает, тем более в своем теперешнем положении. Но я сама хотела бы посмотреть на него.

Всего Вам самого доброго!

Ваша А.М.

Было довольно поздно. Или рано. На улице ночь, в квартире полумрак. На полу самой большой комнаты тяжело и недвижно лежал доктор. Итальянские желтые полуботинки тупо смотрели в потолок.

Тяжесть эта была, похоже, мертвая, да и небольшая темная лужица возле тела, в которой уже почти не угадывался изначальный красный цвет, подтверждала то же самое. Горел слабый торшер, и при его свете (разумеется, янтарно-желтом) по комнате расхаживал серьезный Петр Петрович.

С некоторых пор его начали болезненно беспокоить проблемы собственной безопасности. Это было странно, потому что в своей работе он был по-прежнему безупречен и не допускал никаких ошибок. Пули летели точно (не считая непонятного случая с Винсентом Григорьевичем), явной слежки не было, соответствующие органы безмолвствовали. Однако дважды он ощущал в толпе чей-то внимательный взгляд своей бесконечно чувствительной спиной.

Петра Петровича не преследовали. Но было весьма неуютно. Где еще встретишь такой комфорт и покой, как не в толпе? Ты никому конкретно не нужен и в то же время всеми защищен, как капелька в ручейке! И вот теперь эти нацеленные на него неуловимые глаза...

Кроме того, были три загадочных телефонных звонка на ту бесценную петербургскую квартиру, где он мог проживать совершенно без опаски. Он поднимал трубку, но на свое «алло» не получал никакого ответа. Через некоторое время трубку опускали, и в этом было явное издевательство, которое всемогущему Петру Петровичу казалось особенно несносным. Определитель номера ничем не мог помочь, поскольку звонили из автоматов.

Тщательный анализ недавнего прошлого (а более раннее прошлое было совсем безошибочным) натолкнул его на мысль о том, что ко всему этому мог иметь отношение доктор. Тот звонил Петру Петровичу, потом встречался с ним насчет того, чтобы проконсультировать бедного Винсента Григорьевича. Можно было заметить, что доктор стал теперь весьма крупным специалистом, — убийца даже теперь внутренне поежился, вспомнив его взгляд.

— Как ваша... работа? — был первый вопрос Михаила Валерьяновича. — Впрочем, вижу, что трудились достаточно интенсивно. Бессонница не беспокоит? Жаль, жаль, — шутил он дальше. — Кого-кого, а вас особенно хотел бы я заполучить в пациенты. Интереснейшая история болезни получилась бы! Хоть монографию издавай.

Видно было, что овладел доктор техникой тончайшего, причем мимоходного гипноза, — метнул в Петра Петровича пару острых взглядов, похожих прямо-таки на отравленные стрелы пенанов трубочников с острова Борнео. И перестало ладиться что-то у Петра Петровича! Вот и в Винсента Григорьевича выстрелил не совсем удачно, чужие глаза начали его буравить в толпе, пошли хулиганские телефонные звонки.

Пришлось доктора убирать... Давно не работал так много Петр Петрович, но не устал совсем! Раззадорился только. Тем более что и с доктором теперь покончено, и на то ли брошенных, то ли почудившихся взглядах, а также лукавых звонках (не сам ли психотерапевт делал их?) можно ставить спокойную точку.

Петр Петрович представил доктора в роли своего безраздельного раба в следующей жизни, и легкая насмешливая улыбка появилась у него. Доктор, вероятно, и поклониться как следует не умеет... Придется учить! Завести хорошую, кусачую плеточку. Что же, будет у него своя психологическая служба в тех новых краях! Там уж психогигиена обеспечена! А ведь и там, наверно, предстоит ему та же работа. На миг ему стало все же неприятно от такой перспективы, потому что за второй жизнью убийцы предстояла Петру Петровичу в таком случае третья, за третьей — четвертая и так далее... А когда же, простите, начнется жизнь-отдых, жизнь-курорт? Но он пока еще находился внутри самого первого звена бесконечной, как он надеялся, цепи и поэтому легко остановил себя, отговариваясь тем, что все-таки знать будущее доподлинно никому не дано. К тому же со своим психогигиенистом оно и будет словно в санатории... Усмешка опять вернулась к нему.

Он рассеянно осматривал наиболее вероятные места для каких-либо ценностей. Более для порядка, не за этим сюда пришел. Найденную пачечку долларов, вздохнув над бедностью российской медицины, все же положил себе в карман. Картин доктор не собирал, бриллиантов тоже не наблюдалось.

Тем не менее Петр Петрович механически выдвигал и выдвигал ящики секретера и наконец открыл дверцу бара. Там, за бутылкой «Мартеля», на старинном серебряном блюде с пышными завитками лежали интересные вещи. Какие-то золотистые камушки — надо полагать, янтарь.

Петр Петрович не любил янтаря, да и добыча по нынешним временам была дешевая, простецкая. Но что-то притягивало его в этих крупных, почти правильных, со спичечный коробок, кусочках.