София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Марк Семёнович очень любил дочь и всеми силами старался ей внушить, что она самая умная, красивая и не как все. Юля, в свою очередь, очень любила папу и больше всего на свете боялась не оправдать его надежд и вдруг оказаться как все , не самой умной и красивой. В школе она была командиром звёздочки и старшим пионером. Психиатр читал Юле на ночь что-нибудь лирическое, потом целовал в лоб и, пристально глядя в глаза, говорил: «Ты у меня особенная, таких, как ты, больше нет, ты самая лучшая, ты окончишь престижный вуз, напишешь диссертацию, поедешь на конференцию». Юля засыпала, и перед ней летали престижные вузы и конференции, и она летела вслед за ними на маленьком специальном приборчике; впереди высилась гигантская диссертация со знамёнами и революционными гвоздиками, она пульсировала и гудела, как паровоз: «Ву-уз, ву-ууз, ву-уууз!»

Юлю Павлову в первую очередь приняли в пионеры, а вот Гадова с Грабовским за безобразное поведение — в позорную третью. Для этого их не возили ни к памятнику, ни к Вечному огню, а приняли прямо в классе, у доски. Коле повязывала галстук сосредоточенная Юля, которая была гораздо ниже его ростом. Он наклонил голову и с прикосновением её рук впервые в жизни ощутил половое возбуждение; вспотел, покраснел, смутился и разозлился. Потом Коля забыл этот странный эпизод, но почти каждое утро, второпях возясь со своей частицей красного знамени, испытывал какое-то неприятное чувство, однако не успевал вспомнить, с чем именно оно было связано; вспомнил через много лет, в день защиты своей диссертации о сравнительной эмбриологии глубоководных губок, когда жена помогла ему завязать ненавистный официальный галстук. Гадов, наверное, тоже что-то почувствовал, неспроста же он бегал потом за брезгливо принявшей его в пионеры толстой Кругловой, пытался обнять и упрашивал посвятить его и в прочие тайны мироздания.

Примечательно, что в старших классах Круглова безнадёжно втюрилась в Гадова, и сама уже, скинув десять килограмм на нервной почве, преследовала Лёху и даже ночевала как-то под его окном в кустах сирени, где бедняжку с криком ужаса обнаружил в пять утра остановившийся отлить пьяный от пива и майского воздуха подгулявший объект нежной страсти. Впоследствии Гадов кичился тем, что никак не воспользовался сердечной слабостью Кругловой и даже выдал её за «блестящего офицера Сергеева» — одного из своих дружков. Лёха отличался удивительной ловкостью в обращении с дамами: всех надоевших любовниц он удачно сбывал с рук, аккуратно и незаметно передавая кому-нибудь из товарищей, и таким образом способствовал созданию «полноценных ячеек общества», гулял на свадьбах, тостировал новобрачных, сам при этом оставаясь свободным как ветер.

В школе для Гадова не было ничего святого — пионерский галстук он разрисовал свастикой, на Вечном огне Марсова поля жарил сосиски, в Великий пост не ел в столовой котлеты и громко объяснял почему. Лёхе часто случалось тащить домой пьяного папочку, папочка при этом, как правило, тоже тащил что-нибудь ценное, с чем никак не мог расстаться: «лучшего друга» мертвецки или найденный на помойке антикварный стул. Старший Гадов парадоксальным образом равно вмещал в своё естество как величие человеческого духа, так и все мерзости человеческие. Никто не умел так верно и красиво зарисовывать мир, так умно и толково рассуждать о жизни и искусстве и так щедро угощать людей портвейном. И кто ещё так отвратительно барахтался в луже, валялся в подворотнях, врал жёнам и детям; и кто так ясно видел глубину своего падения и так горько оплакивал своё ничтожество?

Однажды с Колей Грабовским приключилась жуткая история, которая всех убедила в исключительных, даже сверхчеловеческих свойствах старшего Гадова. Ноябрьским воскресным утром родители послали Колю на Московский вокзал встретить Галину Петровну и забрать у неё журнал «Онтогенез». С «Онтогенезом» под мышкой продрогший Коля шёл по осыпаемому белой крупой Литейному проспекту и думал, как купит сейчас в пирожковой беляшей и пойдёт в гости к Лёхе. Вдруг к нему подошёл какой-то дяденька с чемоданом и попросил помочь поднять этот чемодан на четвёртый этаж. Они зашли в незнакомый двор, потом в парадную старого дома в трещинах. Когда Коля потащил чемодан наверх, дяденька на него сзади набросился и начал душить. Коля вырвался и побежал вверх по лестнице, а там стоял другой — с железкой в руках. У этого другого было совершенно невозможное свиное белое лицо с пустыми светленькими глазками. Коля понял, что его сейчас будут убивать, и неожиданно для себя закричал зачем-то: «Папа! Папа!» И снизу ответило: «Сынок, держись!» По лестнице вверх нёсся кто-то, в ком очень сложно было бы узнать Ленина с пиздриком. Это были: разъярённый чёрный бык, взбесившийся слон и голодный тигр в лице известного художника фон Гадова. Фон Гадов схватил дяденьку, перегнул через перила и бросил в лестничный проём. Туда же последовал чемодан. Свинорылый замахнулся железкой, Лёхин папа со страшным рычанием в него вцепился, повалил и стал бить головой о ступеньку. Когда тот замер, Гадов, тяжело пыхтя, отряхнулся, крепко взял Колю за руку и отвёл домой к Лёхе, а сам пошёл в милицию.

От волнения и первого снега Коля задремал на Лёхиной кровати. Сквозь сон он слышал, как Лёха, который что-то паял, говорит, хихикая, про расчлененку, про закатывать в асфальт и заливать цементом. В комнате смешались уютные запахи канифоли и чего-то горелого: у заплаканной Капы на кухне всё валилось из рук. Коля видел, как бородатый низенький фон Гадов с вытаращенными глазищами крутит в мускулистых руках отвратительных дяденек с чемоданами и мощно выбрасывает их в окно, потом они с Лёхой бегали по чёрной лестнице, выслеживая этих дяденек, потому что те снова пробирались в дом, чтобы совершать свои преступления.

Проснувшись, Коля впервые увидел картины старшего Гадова. То есть он сто раз уже видел их раньше, но не обращал особого внимания и совершенно не помнил, что там нарисовано; а теперь, пригревшись под Лёхиным ватным одеялом и не желая шевелиться, стал их рассматривать, и ему открылись удивительные вещи. Как он раньше всего этого не замечал? Вот, например, разрезанный лимон. На первый взгляд, не скажешь, что лимон: просто лимонное пятно с прожилками. А вдруг становится ясно, что это главный лимон на свете, что в нём — душа всех лимонов. Коля не находил слов, чтобы объяснить себе, что он почувствовал с лимоном. Какой он нежный, этот лимон, засохший, мудрый и правильный, как он толково рассказывает о жизни лимонов! Или вот эти молочные хризантемы в синей вазе, или зелёный Лёха с флажком, или состоящее из угольников лицо Лёхиной мамы с кружевными глазами. Нарисовано всё хулигански неправильно, а вскрывает самую суть человека и вещи. Старый комод, ящик, грузовичок, керосиновая лампа. Они ведь совершенно живые у Гадова — потрескивают, улыбаются, подмигивают, хотят с тобой поговорить.