София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Дрожа и ёжась, она смотрела на Карика заспанными, испуганными глазами.

— Чего ты? — удивился Карик. — Это же я. Очнись... Ты совсем замёрзла... Синяя вся... Ну-ка, давай бороться. Сразу согреешься. Начали! — Он подскочил к Вале и, прыгая вокруг сестры, принялся тормошить её.

— Отстань! — оттолкнула Карика Валя.

Но, падая, он вцепился в сестру, и они покатились по мягкому пушистому полу. Валя захныкала:

— Уйди! К тебе не лезут, и ты не лезь.

— Эх ты, улитка-недотрога, я ж согреть хочу тебя.

— А я спать хочу, — пробурчала Валя и опять улеглась.

— Ну и спи, — рассердился Карик.

За стенами кто-то возился, стучал, кашлял и вдруг громко и весело запел:

Это был голос профессора.

— Вот видишь, — сказал Карик, — все уже встали, поют, а ты валяешься...

Он подбежал к выходу из ковровой пещеры и крикнул:

— Иван Гермогенович, где вы?

— Здесь! Здесь! Вставайте, друзья мои. Завтрак уже готов.

— А что на завтрак?

— Прекрасная яичница.

— Яичница?

О, это было интереснее, чем мёрзнуть, а поэтому Валя быстро вскочила на ноги.

— Пошли!

Ребята откинули ветки и сучья, которыми был завален вход в дом ручейника, и выбрались на свежий воздух. Но лишь только Валя ступила на землю, как тотчас же испуганно попятилась назад.

— Что это, Карик? Где мы? — зашептала она, крепко сжимая руку брата.

Ни земли, ни неба, ни леса не было видно. В воздухе плавали тучи блестящих пузырьков. Пузырьки кружились, сталкивались, медленно опускались вниз и снова взлетали вверх.

Вокруг кружилась пурга светящихся пузырьков.

— Иван Гермогенович! — крикнул Карик. — Что такое? Что это кружится?

— Туман! — услышали ребята голос профессора».

Юля лежала в кровати и, прикрыв глаза, внимательно слушала Гадова.

— Они от всех спрятались.

— Да, детонька, маленькие сделались, в два миллиметрика, и спрятались, от всех спрятались! Эх, Капу нам надо, Капа с больными детьми умеет. Ну, ты полежи спокойненько, посмотри картиночки барона Фитингофа Георгия Петровича, а я пойду на кухонку — с папочкой поговорю.

С этими словами Гадов дал Юле книжку и пошёл было к Марку Семёновичу — жаловаться на безденежье, но Юля, увидев, что он уходит, всхлипнула и заскулила. «Хорошо, давай порисуем! Сколько у тебя фломастеров! Ух ты!» Горыныч раскрыл Юлин альбом и широким жестом попытался что-то изобразить. Фломастер оказался сухим. Взяли другой, третий. «Детонька, да они у тебя все сухие, старые!» Художник распотрошил яркие упаковки. Ни один из фломастеров не работал. «Надо их выбросить. А мы Капу позовём, она с тобой понянчится. Она умеет. Гуашь тебе принесёт. А это все мы выбросим». Гадов вынес коробку на лестничную площадку, открыл мусоропровод и высыпал бессмысленные фломастеры в пахнущее овощными очистками тёмное жерло. Юля в пижаме стояла рядом, прислушиваясь, как призы за викторины с грохотом летят в тартарары. Оставшись без своего мучительного сокровища, она почувствовала облегчение. А психиатр дорого купил акварельку с чайником и слёзно позвал к Юле в няньки Капитолину Андреевну.

«Капа, шизофрению на ранних стадиях можно корректировать! — наставлял свою маму умный Лёха. — Ты порисуй с ней, сказку расскажи». И пошёл вместе с матерью к Юле. «Ну что, Юлька, натырила канцелярских принадлежностей? Не переживай, я тоже в булочной ромовые бабы тырю. И в “Старой книге” стырил первый том дневников Миклухо-Маклая. И я шизофреник».

Малодушный Марк Семёнович никак не мог признать, что Юлино состояние заслуживает диагноза посерьёзнее, чем подростковая депрессия, связанная с переутомлением в школе. Он и думать не хотел о таблетках и уколах и все свои надежды несчастного отца возложил на чудодейственную силу искусства. Худенькая Капа с огромными кружевными глазами, вооружившись красками, кисточками, нитками, иголками, проволочками, тряпочками и мешочками, успешно отгоняла от Юли бредовых чудищ, пытающихся пролезть в детскую через форточки и щели в паркете, она держала оборону с утра до вечера, и бред отступал, над Юлиной кроватью раскачивался серебряный бисерный ангел, а Марк Семёнович на кухне потчевал Лёху котлетами из кулинарии «Метрополя» и поддерживал умный разговор. Юля всю зиму не ходила в школу, Лёха помогал ей с уроками, психиатр почтительно платил ему звонкой монетой. «Хороший у тебя отец. Порядочный. Не то что мой пьяница».

Иногда Капа забирала Юлю «в гости». Марк Семёнович тоже приходил «в гости» и зачарованно смотрел, как Капа «лечит» Юлю. На полу разворачивали рулон бумаги. «Рисуем прекрасное!» — и на белом поле возникал удивительный мир готических замков, добрых чертей и лукавых ангелов, кротких драконов на привязи, единорогов и прочей «романтической бредятины для девочек». «Рисуем ужасное!» — тут уже Лёха брался за дело: рисовал двуглавого Гитлера с чёлкой и куриными лапами, усатого таракана с грузинской фамилией, отличницу Кускову, командира отряда Локтеву. Капа рисовала мрачную бабу с кулачищами. Юля — летающие коричневые пятна. Когда «ужасное» было готово, его скатывали в шар, клали в ванну с облупившейся эмалью и поджигали.

— Капа, я вспомнил, ты ведь так же изгоняла дядю Будю и девочку Ток! Юлька, это главные монстры моего детства. Мы их рисовали, потом поджигали. А Пекибака я порвал на мелкие кусочки и съел, и он ко мне больше не приходил. Марк Семёнович, а к вам кто приходил?

— Ко мне? Не помню.

— Вас что пугало в детстве?

— Ко мне однажды пришёл мальчик.

— Кровавый?

— Нет, обычный старший мальчик во дворе подошёл. Дал мне таблетку, сказал, что её нужно обязательно съесть. Я и съел... До сих пор помню, как она медленно опускалась по пищеводу. А мальчик страшно вытаращил глаза и прошептал: «Зачем ты это сделал? Теперь ты навсегда умрёшь». И убежал. Он подходил к другим мальчикам, говорил им что-то на ухо, и все они на меня испуганно оглядывались. Я пошёл домой — умирать. Бабушке ничего не сказал, чтобы не волновать её раньше времени. Лёг на кровать. Прислушивался к организму. Иногда казалось, что начинает болеть живот или голова. Тогда я думал, что вот сейчас умру. Так до вечера. Потом заснул. На следующий день на всякий случай снова готовился к смерти. Выжил. Решил заняться психиатрией.

— А я буду зоологом! Мой самый страшный случай в детстве — с черепахами. Капа, не хочешь слушать, так уйди, я хочу рассказать Марку Семёновичу. В детском саду был живой уголок с черепахами. Я с ними возился, кормил, развлекал, очень их любил. А потом зимой ночью прорвало батарею, и они в кипятке сварились. Я в садик прихожу, вижу — всё затоплено! Хотел черепах спасти, а они мёртвые в луже плавают. Вот моё самое страшное! А папаню запугала в детстве Эсеркакаплан — привидение такое белое. Капа, твоя очередь!