София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Капитолина Андреевна робела перед величественным Марком Семёновичем и, несмотря на всё его дружелюбие и знаки внимания, близко с ним не сходилась, держала на расстоянии, хотя, конечно, ей нравились его мимозы на Восьмое марта, эклеры в обсыпке, чинные разговоры с Лёхой. И дочка нравилась. Юля приходила на Литейный писать натюрморты с фруктами и игрушками, вид из окна, голубей и кошек. Капа считала, что Юля — талант, и показывала психиатру снежного дракона, парящего над городом, а Семёнович довольно улыбался и урчал своё: «Вуз, диссертация, конференция»; при этом он с королевской щедростью платил Капе за уроки: игриво подсовывал в карманы конвертики с купюрами, жалея, что не носят уже корсет.

Как-то Гадов пропал на месяц, вернее, не пропал, а снова ушёл к Нине — своей первой и самой старой жене, которая его всегда ждала. Нина — седая, больная, бездетная — жила в большой коммунальной квартире, в двух комнатах, забитых книгами и антикварной рухлядью. Лёха регулярно ходил к ней «помогать» и, похоже, был единственным человеком, которому она доверяла. Главным его делом было возить Нину с её тележкой, набитой тряпьём, на дачу и с дачи. В Репино среди сосенок и шиповника потихоньку ветшала облезлая дачка со скрипучим полом, кислым запахом и разноцветными оконными ромбами на веранде. Нина завещала свою дачу Лёхе, но он этого не знал, и просил Бога сжечь Нинину дачу, чтобы некуда было ездить. Иногда Нина давала Лёхе какую-нибудь завёрнутую в тряпочку старую вещицу — вазочку или статуэтку — и поручала отнести в антикварный магазин. Вещицы там, как правило, не залёживались, их быстро покупали. (Однажды фон Гадов, пришедший на поклон к антиквару, увидел в его кабинете Нинину пастушку, заключённую в нутре Луикаторза, который прикинулся добропорядочным книжным шкафом.) Разбогатев, Нина кормила Лёху сосисками «Любительскими» и передавала три рубля его матери.

В общем, Гадов пропал, месяц не появлялся, и Марк Семёнович решил пойти на приступ кружевных глаз и хрупких позвонков. Явившись с утра без предупреждения, он бросился на Капу, стал целовать первые и судорожно сжимать под свитером вторые. Вдруг послышалось шарканье, и из Капиной спаленки вышел заспанный пиздрик. Прикинулся, гад, что ничего не заметил. «Здравствуйте, дорогой Марк Семёнович! Я готов, готов. Только подскажите, вы какую акварель купить хотели? Или маслице?»

«Попомните мои слова! Попомните! Будут три зимы, потом три лета, а потом уж ни хера будет!» По улице шла высокая старуха. Из-под съехавшего на лицо платка торчали длинный нос и растрёпанные космы, в руках она несла драные сумки. Шла и вещала, обращаясь к шарахающимся прохожим: «Три зимы до конца света! И ни хера вам не будет!» Остановилась, забормотала что-то, поправила платок и запела «Богородице Дево, радуйся!» Пошла дальше с пением, которое прерывалось хриплыми криками. За старухой семенил Марк Семёнович в элегантном пальто и чистых ботинках. На ходу записывал что-то в блокнотик. Старуха в автобус — и он в автобус, старуха в столовую — и он в столовую. В столовых старуху знали и, завидев, сразу принимались гнать, она же уходить не хотела и с руганью шаталась у столов: собирала объедки, запихивала их в рот и кидала в сумки. Марк Семёнович возвращался домой поздно — грязный, усталый, но довольный. Юля его кормила, чистила ботинки, пальто. Вынимала из кармана блокнот, читала записи, утирала слёзы.

Марк Семёнович задумал писать книгу о городских сумасшедших. Гуляя по городу, он выискивал странных людей, ходил за ними и заносил в блокнотик учёные мысли об особенностях их поведения. Учёные мысли становились всё бессвязнее. Юля показала блокнотик Лёхе. «Марк Семёнович, вам не кажется, что у вас поехала крыша?» — «Алексей, меня волнуют тайны человеческого сознания. Со мной всё в полном порядке. Я спокоен и рассудителен — в отличие от окружающих».

Любимым безумцем Марка Семёновича был Человек-Полиэтиленовый Мешок, который жил где-то в Коломне. Впервые он увидел его на Конногвардейском бульваре, остановился, даже глазам своим не поверил — человек был полностью замотан полиэтиленом. Это был очень сложный костюм (Джанни Версаче отдыхал, хотя, возможно, и помогал его надевать): несколько дождевиков, на руках мешки, перевязанные верёвочками, чтобы держались как следует, на талии — шуршащий кринолин из крупных кусков полиэтилена, к нему прицеплены лёгкие пакетики. Ботинки были обернуты несколькими слоями прозрачного материала. Голову Человека покрывала широкополая полиэтиленовая шляпа. На ней, словно цветы и фрукты, держались плотные полиэтиленовые шары. Лицо было закрыто полиэтиленовой вуалью, сквозь неё чернели усы. Шёл мелкий, размывающий реальность петербургский дождик, капли барабанили по подоконникам, машины проезжали с влажным шипением. Было зябко. Один лишь Полиэтиленовый Мешок, казалось, чувствовал себя комфортно в своей мерцающей белой броне.

Марк Семёнович очень хотел поговорить с Мешком, выяснить, от чего он хотел защититься: только от дождя или, может быть, от каких-то неведомых простому гражданину космических угроз? Мешок, заметив, что около него крутится подозрительный тип с блокнотиком, двинулся в сторону Новой Голландии; он шёл, с трудом передвигая шуршащие ноги, и был похож на волшебника из сказочной страны. Семёнович от него не отставал: дрожа от любопытства, преследовал волшебника. Мешок побежал, он нёсся всё быстрее, полиэтилен стал разматываться и трепаться на ветру. Как сказал поэт:

Задыхаясь, психиатр спешил за ним: «Я хочу поговори-ить! Помо-очь!» Волшебник забежал в подворотню дома на Крюковом канале и исчез. С тех пор Марк Семёнович часто прогуливался по Коломне в надежде встретить Полиэтиленового Человека, иногда он видел его издали — на другой стороне улицы, на другом берегу реки. Догнать его никак не удавалось, он стремительно удалялся и, мелькнув серебряным облаком, таял в холодном воздухе.

«Марк Семёнович, зачем вы за психами бегаете, дочь пугаете? Не боитесь, что самого примут за городского сумасшедшего?» — «Алёша, я собираю материалы для докторской диссертации и международной конференции». — «Далась вам эта диссертация, дочь бы хоть оставили в покое, пускай бы в Муху шла, зачем ей дурацкий институт, ну какой она врач?» — «У неё аналитическое мышление и твёрдая рука. Это и мама твоя говорит. Будет отличным нейрохирургом». — «Марк Семёнович, что вы бредите! Твёрдая рука — это про рисунок!»