Лера Манович - Первый и другие рассказы

— Холодина там?

— Да. Похолодало.

— Странная погода.

Он повесил куртку на вешалку. Разулся. Она молчала.

— Почему ты не спишь? — спросил он.

— Проснулась, а тебя нет.

Он промолчал.

— Будешь чай? Я только заварила.

Он с наслаждением отпил горький чай. Она подошла сзади. Обняла, уткнувшись в макушку. Он сидел и смотрел на её маленькие белые ступни на сером кафеле.

— Я думала, ты ушел.

— Куда?

— От меня.

Он усмехнулся:

— Разве я могу?

Она обняла крепче. Быстро и страстно начала целовать в макушку, в уши, куда попало. Он подхватил её, усадил на колени. Она уткнулась лицом в его плечо, несколько раз глубоко вздохнула:

— Ну и мерзость этот Малибу!

— Что?

— Ликёр. Всюду теперь мерещится этот отвратительный запах кокоса.

Он взял её лицо в ладони, внимательно посмотрел в глаза:

— Сколько ты его выпила, милая?

Миловидная женщина лет тридцати сидела на краю дивана, сложив на коленях руки с аккуратным маникюром.

— Можете рассказать что-нибудь о себе? — спросил мужчина с камерой.

Женщина кивнула с улыбкой.

— Начали, — сказал режиссер оператору.

— Привет, — сказала женщина и улыбнулась. Меня зовут Харви. Я родилась в Пенсильвании. Там очень красиво летом. И зимой тоже. У гор вершины не острые, а круглые. И облака как сахарная вата. А ночью звёзды огромные... Мой отец все созвездия знал. Он мне даже телескоп на день рождения купил. Но в него ничего не было видно. Дефект линз. Наверное, поэтому была такая скидка... Моя мать в молодости была очень красивая. Бабушка говорит, я похожа на нее.

Улыбнулась в камеру.

— Моим первым партнером был Макс. Наш сосед. Над ним смеялись — он носил ортопедические ботинки. Зато учительница по истории говорила, что он похож на греческого бога... этого...

Наморщила лоб.

— Забыла.

— Что это за херня? — спросил оператор.

Режиссер пожал плечами.

— Сиськи покажи, — сказал он женщине.

Женщина, смущенно улыбнувшись, стянула майку через голову. На ней был бюстгальтер с маленькими фиолетовыми цветочками.

В кадр вошел мужчина, снял джинсы и, аккуратно сложив, повесил на спинку стула.

Он позвонил. Спустя шестнадцать лет у него был все тот же голос. Теперь с легким акцентом. В ней ничего не отозвалось. Да и тогда не очень отзывалось.

Поговорили о семье. О работе. О «здесь» и «там» — он давно жил в Америке. Она сидела на диване и, прижав к уху трубку, рассматривала свои голые ноги.

— Я часто думаю — почему у нас ничего не получилось тогда, — сказала она в трубку. — Думаю, всё дело в кровати. Это дурацкая кровать с провисшей сеткой. И холодильник. Помнишь, как он трясся?

— Он трясся сильнее, чем я, — он усмехнулся.

— Если бы не та кровать — все могло бы получиться, — сказала она. Помолчала. — Грустная история.

— Мало ли на свете грустных историй, — сказал он.

— В одной жизни не так много, — сказала она. — Ты был красивый. Ты и сейчас красивый, я видела фотографии.

— Ты тоже.

— Нет. Я нет.

Она откинулась на спинку дивана.

— А помнишь, как ты психанул и уплыл в шторм? Я стояла на берегу, смотрела на огромные волны и была уверена, что ты утонул. Знаешь, о чем я тогда думала?

— О чем?

— Я думала: «Чертов придурок! Что я теперь скажу его родителям?». А потом увидела тебя. Ты шел с другого конца пляжа, качаясь от усталости.

— Когда я подошел, ты мне сказала одно слово.

— Да. Я сказала «ненавижу».

Они снова замолчали.

— А с кем в итоге у тебя получилось?

— Что?

— Ну, это...

— Парень из бывшей тусовки... художник, что ли. Мы друг друга толком не знали. Так, виделись.

Он случайно зашел. Неделя как из армии. Худой, глаза лучистые. Она сидела напротив и смотрела, как он пьет чай. Как жадно кусает бутерброд с колбасой. Голодный.

У него были холодные, слегка липкие ладони. Он очень быстро все сделал. Было странно, что все так просто.

— А у меня не получалось.

— Ты слишком меня любил.

— Нет.

— Да.

Он ничего не сказал.

— Знаешь, та кровать с панцирной сеткой и ржавыми шариками на грядушке, в которой мы не смогли... она со мной пожизненно. Отсюда и грусть.

— Ты как всегда преувеличиваешь.

Утром, когда он уходил, она подумала, что даже не знает фамилии своего первого мужчины. Он уже шел по длинному гулкому коридору. Она крикнула вслед: «Как твоя фамилия?» Он удивленно обернулся: «Зачем тебе?» Помолчав, сказал: Шевченко.

В трубке долго молчали. Потом он спросил:

— И что было дальше?

— Ничего, — сказала она. — Мы больше не виделись. Через полгода я вышла замуж.

— И как? Ты счастлива?

— Не знаю. Мне иногда кажется, что если бы тогда, в Крыму, мы сняли другой домик, все сейчас было бы не так.

— Ты сама выбрала этот домик.

— Я знаю. И это был плохой выбор.

В трубке послышался чей-то голос, говорящий на английском.

— Прости, совещание, — сказал он.

— Пока. Рада была услышать.

— И я. Не грусти.

— Не буду. И ты не грусти.

— Я не грущу.

Она встала, бросила телефонную трубку на диван и пошла на кухню. Щелкнула чайником. Подошла к окну и долго смотрела как колышутся на земле тени от голых деревьев.

Телефон зазвонил снова. Она быстро вернулась в комнату. Взяла трубку.

Там молчали.Потом раздался его голос:

— Я задумался и снова набрал тебя. Прости.

— Прощаю, — она улыбнулась.

И мужчина в строгом костюме, стоя у окна офиса, улыбнулся в ответ.

Хер его знает, зачем Виталик сказал это. Покачнулся, уцепившись за дверной косяк, обернулся своей глупой рожей. Всегда удивлялся, что в нем девушки находят. Лицо слюнтяя, губы бантиком. Борода даже не растет. Короче, он обернулся и говорит:

— Никогда не поздно принять ванну с феном.

И поперся. Я слышал, как на лестнице он охнул, падая. Меня тоже шатало. Я долго пытался закрыть дверь. Старый замок, высунув свой долбаный ржавый язык, не давал двери закрыться. Мне надело, и я, притянув дверь, закрыл её на цепочку. Как будто кто-то из моей квартиры подглядывал за происходящим на лестнице.

Вернулся в комнату. На экране компьютера по-прежнему красовалась её фотография. Я щелкнул, но фотография не закрывалась. Компьютер завис. Я подошел к загаженному столу. Водка кончилась. Остался томатный сок. Я налил стакан. Глядя на экран, выпил. Утер кровавые губы.

Чертов Виталик. Он как пиявка. Почувствует, где самое больное — и присосется. Мать терпеть его не могла. «Он тебя когда-нибудь угробит» — говорила она.

Как-то в детстве Виталик придумал бегать по крышам электричек. Бегал почему-то я, а он внизу сторожил. И как меня тогда не шарахнуло. Я потом видел одного парня, которого шарахнуло. Полголовы не было. Вместо черепа какой-то пластик. И руки не было по самое плечо. Страшная вещь — электричество. Когда меня снимали с вагона, мать внизу белая стояла. Виталик у нас месяц не появлялся.